Франция, в отличие от Германии, рассматривала членство в Евросоюзе как способ усилить свое могущество и влияние в мире, она заправляла всем и отдавала команды, а выполняла их организация куда более крупная, чем Франция. В 2012 г. нынешний президент Франции Франсуа Олланд говорил: «Чтобы иметь влияние в завтрашнем мире, защищать наши ценности и модель развития, Франции нужна Европа, а Европе – Франция» (изменения позиций Франции и Германии в ЕС рассматриваются более подробно в главе 2).

Что касается британских политиков и государственных деятелей, то послевоенный период, характерными особенностями которого стали крушение Британской империи и сдача Британией относительных позиций в мире, воспринимался ими как пора испытаний. Хотя членство в ЕС всегда было для этой страны тяжкой стезей, оно, по крайней мере, обеспечивало Великобритании дискуссионную трибуну, с которой ее элиты пытались хоть как-то влиять на мировые дела. Так они, во всяком случае, считали. И это имело колоссальное значение. А все потому, что привычные к статусу власти и превосходства британские дипломаты и высшие государственные деятели, которых готовили к тому, чтобы править миром, почуяв, что жизнь обрекает их руководить всего лишь маленьким островом, сочли, что членство в Евросоюзе позволит им сохранить за собой «почетное место в президиуме». Этот синдром «почетного места», как я его называю, с тех пор и определяет взгляды британской верхушки.

И все же эти довольно циничные объяснения слишком поверхностны. Когда дело касается великих начинаний, все причастные к ним должны глубоко верить в то, что делают. Именно этот момент зачастую совершенно упускают из виду экономисты англосаксонской школы с их приверженностью идее свободного рынка, недооценивая силу стремления континентальной Европы к интеграции. Жизнь не сводится к одной только погоне за прибылью или максимизации полезности. Это существует разве что в сухих математических моделях, которые справедливо пользуются дурной славой, но так милы сердцам американских экономистов.

Историю человечества двигают вперед деяния людей, которые, на счастье или на беду, верят в нечто иное, чем только в самих себя. Такая вера рождает силу, стойкость и решительность. А при необходимости – и решимость забрать чью-то жизнь. Поэтому хорошие офицеры придают такое большое значение воспитанию боевого духа своих подчиненных. Случается, что именно от боевого духа солдат и зависит, окончится ли бой победой или поражением. Такой же принцип применим и к политике.

Если взять нацистскую Германию, то некоторые из тех, кто совершал все эти жуткие злодеяния, всего лишь подчинялись приказам, однако, как ни прискорбно, очень многие делали то, что делали, не за страх, а за совесть, глубоко веря в свою правоту. Естественно, что впоследствии лишь немногие решились признать это.

Десятилетия напролет многие из тех, кто воевал за Советский Союз, отдавая силы борьбе с его внешними противниками или предполагаемыми внутренними врагами, делали это не ради личных корыстных интересов, а потому, что беззаветно верили в дело коммунизма. (Надо заметить, что подобно тому, как в битве за Сталинград отдельные боевые части заставляли идти в атаку нацеленные им в спины автоматы бойцов заградительных отрядов НКВД, так и некоторые из тех, кто работал на СССР в мирное время, делали это не из идейных соображений, а просто потому, что их принуждали.)

Если Советский Союз своим рождением во многом обязан именно силе веры народа, то крушение Советского Союза имеет те же корни. Сами по себе истоки краха, конечно, достаточно сложны, но одна из главных причин заключалась в том, что как советские руководители, так и народные массы утратили веру в миф, служивший им путеводной звездой. А как только вера иссякла, людям стало невмоготу терпеть изъяны и несовершенства в самых разнообразных областях жизни.