Будущему министру юстиции довелось в качестве защитника участвовать в громких процессах. Широкую известность получило дело так называемой Тукумской республики, в ходе которого он защищал латышских повстанцев. Вел Керенский и дело трудовиков, подписавших Выборгское воззвание; участвовал в процессах руководителей Всероссийского крестьянского союза, Санкт-Петербургской военной организации социал-демократов, Союза учителей Санкт-Петербургской губернии, Крестьянского братства Тверской губернии, Северного летучего отряда Боевой организации эсеров. Среди клиентов Керенского были и большевики: он защищал боевиков, участвовавших в экспроприации Миасского казначейства. Об этих процессах вспоминали биографы министра в 1917 году. Перечень даже части дел, которые ему приходилось вести, свидетельствует о востребованности и профессионализме молодого юриста. Керенский стал полноправным членом корпорации адвокатов: в 1909 году Совет присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты принял его в число присяжных поверенных.
Особое значение для карьеры Керенского имел процесс армянской социалистической партии «Дашнакцутюн» в 1912 году. Перед судом тогда предстала элита армянской интеллигенции. Керенскому удалось доказать ложность свидетельских показаний, представленных обвинением. Это была убедительная победа защиты, а один из следователей даже получил официальное обвинение в лжесвидетельстве и подлоге (власти объявили его психически больным, чтобы спасти от ответственности). Из 145 обвиняемых 95 были оправданы[115].
Именно этот процесс нередко вспоминали биографы Керенского. Леонидов рассматривал результаты процесса как политическую победу защиты: Керенскому якобы удалось убедительно доказать, что болен и невменяем не следователь, но судебная система, созданная министром юстиции И. Г. Щегловитовым (последний олицетворял для многих оппозиционеров, прежде всего для радикальных адвокатов, ненавистный режим)[116]. Одесский же биограф Керенского и этот процесс описывал как трагический поединок честного защитника-идеалиста со всемогущей системой, поединок, результат которого якобы уже заранее был определен:
…Керенскому приходилось бороться с той же каменной стеной. Председатель суда не давал ему говорить, обрывал его на полуслове, когда разоблачение становилось слишком серьезным; грозил ежеминутно вывести его из зала; делал резкие замечания во время хода процесса. Перед потрясенным залом проходила картина героической борьбы безоружного с вооруженным, борьбы права с силой, борьбы с – увы! – предрешенным результатом[117].
Подобный стиль жизнеописания «политического адвоката» противоречил фактической истории процесса, однако соответствовал общему революционному пафосу обличения «старого режима», который был присущ и выступлениям самого Керенского. Образ мужественного и бескомпромиссного борца с безжалостной системой способствовал в то время укреплению авторитета политика.
Порой роль «народного трибуна», взятая на себя молодым юристом, сказывалась на судьбе его подзащитных. Коллеги Керенского, по словам Л. Арманд, предупреждали: «Если вы хотите, чтобы он защитил революцию, то он это сделает блестяще. Но если вам надо защитить подсудимого, то зовите другого, ибо в Керенском революционер всегда берет верх над адвокатом. Военные судьи его ненавидят»[118]. Свидетельство это весьма правдоподобно, хотя, как мы видели, в суде Керенский порой добивался успехов. Интересно, однако, что в 1917 году Арманд, горячая сторонница министра, и другие его биографы были уверены, что их читатели с одобрением встретят такую характеристику «политического защитника», защищающего не своего клиента, а революцию. В той ситуации именно такой образ – пламенного адвоката-революционера – служил для укрепления авторитета политика.