, как она его называла и с которым у нее якобы еще ничего не было, я отказался от предубеждений относительно семейной терапии. На которую решаются, когда уже слишком поздно.

– Вероятно, она еще слишком мала для этой темы, – тем временем продолжала фрау Яспер. – Речь шла об использовании презерватива. Йола вела себя как маленькая, шумела, мешала вести урок, постоянно что-то выкрикивая с места. И вдруг бросила мне в голову этот камень. – Она потрогала пластырь на лбу. – Повезло, что рану не пришлось зашивать.

Я немного подумал, затем поднялся. Директриса удивленно подняла брови, а фрау Яспер начала заикаться:

– Что… то есть… куда вы собрались?

– Я хотел бы услышать другую версию.

– Какую другую? – возмущенно спросила учительница биологии.

– Версию моей дочери, – сказал я, открыл дверь и попросил Йолу войти.

Она спрыгнула с батареи, на которой сидела по-турецки, и дерзким шагом протопала в классную комнату. По красным краям родинки я понял, что она только что, как сумасшедшая, чесала ее.

– Сейчас я хочу услышать правду, – сказал я и подвел Йолу к стульям, на которых сидели фрау Фишер и фрау Яспер, плотно сжав колени.

На Йоле были узкие джинсы, заправленные в неоново-желтые резиновые сапоги какой-то люксовой марки. Я подозреваю, что она носила их, чтобы сделать одолжение матери, потому что вообще-то сапоги не соответствовали ее стилю девчонки-сорванца, которая дружит с мальчишками. Но я мог понять Ким. Если бы я так много разъезжал, как она, то тоже, наверное, завалил бы свою дочь подарками из дьюти-фри. И тем не менее сапоги, которые Йола уже давно разукрасила фломастером, подходили к дождливо-серой грязной осени, которую как раз переживал Берлин.

– Почему ты это сделала? – строго спросил я. Рассчитывая на универсальный ответ, который всегда получал, когда Йола была не в настроении говорить. Безразличное пожимание плечами, в зависимости от ситуации оно могло означать «Без понятия», «Оставь меня в покое» или «Какая разница». Вместо этого она удивила меня целым предложением.

– Она против голубых. – Йола указательным пальцем ткнула в сторону фрау Яспер.

– Извини, что? – раздраженно переспросил я.

Биологичка махнула рукой, словно желая сказать «Только не надо преувеличивать», и закатила глаза.

– Глупости. Я только процитировала Библию, где сказано, что однополая любовь – это грех. Третья книга Моисея, глава 18, стих 22.

Я приложил ладонь к уху. Краем глаза заметил, что фрау Фишер тоже решила, что ослышалась.

– Что вы сделали? – переспросил я, прежде чем Йола успела превратить разговор в балаган.

– А еще я наказала вас за то, что вы носите такую уродливую одежду, фрау Яспер. – Йола указала на брючный костюм учительницы биологии.

Со смесью раздражения и триумфа в голосе фрау Яспер встала и крикнула:

– Ха, вы сами слышите, какая бессовестная ваша дочь! Она оскорбляет меня даже в вашем присутствии, господин Роде.

– Подождите, давайте по порядку. – Директриса попыталась вернуть контроль над ситуацией, но безуспешно.

Я разозлился не на шутку.

– Я правильно понял? Вы рассказывали моей дочери, что гомосексуальность – это грех?

– Да. Что бы сегодня ни утверждали либеральные медиа, Библия однозначно запрещает…

– …не допустимые Богом одежды. Книга Левит, глава 19, стих 19.

Я как раз собирался спросить фрау Яспер, не выжила ли она из ума, если проповедует такие реакционные взгляды ученикам начальных классов, но тут моя голова невольно повернулась к Йоле, которая говорила загадками.

– Кто, черт возьми, Левит? – спросил я у нее.

– Тоже третья книга Моисея, – ответила она.