Прознала и старая мать, что неладное с сыном творится. Прибежала к нему и чуть от разрыва сердца не померла.
– Сыночек мой! – завопила Тушканиха. – Кто это тебя до ниточки, до шерстиночки обобрал? Ты же совсем голый! Кому ты теперь такой нужен?
– Это верно, – сказала Белая Бабочка, доедая последний волосок Тушкана Пушкановича. – Тут мне больше нечем лакомиться. Пора в другой мех переселяться.
Сказала так, захихикала, вспорхнула и полетела в барсучий лес.
Сразу узнала Тушканиха по хитрому путаному полёту Белой Бабочки вредную моль. Узнала и залилась горькими слезами, оплакивая голого сына.
– Да не горюй ты, не горюй, Тушканиха, – утешает её Серая Сова. – У него шуба не купленная, а живая, своя. Вырастет шерсть да ещё гуще будет.
Так и случилось. Продрожал голышом всю зиму Тушкан в материнской норе, а по весне оброс пушистой шерстью. Заново бедняга решил жизнь начинать, с умом друзей выбирать, по работе ценить лесных жителей. По труду!
Дикая яблонька
Подарила бабушка своему внуку Антоше нож-складешок. Острый-преострый, с кленовым черенком. Не нарадуется внучонок на свой складешок. Только не знает, что бы такое своей обновкой сделать. Думал, думал и пошёл в лес. Нашёл в лесу дикую яблоньку. «Дай-ка, – думает, – я из неё батожок вырежу».
Нахмурился Лес. Зашумел:
– Ты что это, баловник, делаешь? Зачем мою внучку губишь?
А мальчонок-то не из трусливых был. Уткнул руки в боки да и крикнул на Лес:
– Не шуми! Не больно боюсь! – и стал дикую яблоньку подрезать.
Лес пуще прежнего зашумел:
– Не гневи меня. Плохо тебе будет, коли я разгневаюсь…
– Да что ты мне можешь сделать! Кто ты мне? По́ишь или кормишь? Что от тебя пользы-то? – возмутился так-то Антоша да и принялся из срезанной яблоньки батожок мастерить.
Умолк лес. Потемнел. Дождь накрапывать начал. Молния сверкнула. Птички пискнули и в гнёзда попрятались.
Схватил паренёк батожок, сунул за пазуху складешок и – домой к бабушке. На бегу обернулся да лесу язык показал.
Лес на это последний раз прошелестел:
– Каков ты со мной, таков и я с тобой буду.
Услыхал это батожок, вырвался из Антошиных рук да стукнул его по затылку. Антоша оглянуться не успел, а батожок уж в лес убегает.
– Очень ты мне нужен, – запустил Антон камнем вдогонку батожку и ходу. Хотел до грозы домой поспеть. До деревни-то уж совсем пустяк оставался – через горбатый мост и дома. Кинулся Антоша к горбатому мосту, да не тут-то было. Мост до того круто сгорбился – не перейти, не перелезть.
– Ты что это, горбун, выдумал? Почему не пропускаешь меня? – спрашивает Антоша. – Разгорбись. Мне по тебе пройти надо.
А мост ему в ответ:
– Тебе надо, а мне нет. Я ведь деревянный. В лесу вырос, из леса пришёл, леса и слушаюсь.
Антоша – к лодке, а та возьми да перевернись.
– Это ещё что за новости?
– Аль ты не знаешь, – отвечает, – что лодки в лесу растут. Из дерева долбятся. Плыви-ка плывмя, парень. Тут брода нет.
Дождь к той поре как из ведра полил. Что тут поделаешь? Так и так мокрому быть. Переплыл Антоша речку. Продрог. По весне дело-то было. Припустил домой, только пятки сверкают. Ткнул с разбега калитку, а калитка как стена каменная. Не открывается.
– У меня зуб на зуб не сходится, а ты ещё супротивничаешь, – и ну калитку руками, ногами бить.
А та ему:
– Бей, бей, хоть лоб разбей, всё равно не откроюсь. Деревянная я. Лезь-ка лучше, парень, свиным ходом, собачьим лазом…
Делать нечего. Полез Антоша свиным ходом, собачьим лазом. Чучело чучелом вылез из-под ворот.
Увидела бабушка внука мокрого, грязного да прозябшего, руками всплеснула: