Вряд ли местные разбойники, которых всегда хватало в суровых землях, решились штурмовать монастырь. Это северяне, и гадать не надо. Мейнард шепнул слова молитвы и бесшумно двинулся дальше, брату Дионисию он уже ничем помочь не может, а отпеть его надо будет после. Северяне пришли грабить, а значит, пойдут в ризницу, в подвалы, в покои настоятеля. Там хранилась одна из ценностей, которой по праву гордился монастырь: золотой реликварий (В римско-католической церкви - ковчег для хранения мощей святого – Прим.автора) с клочком одежды апостола Андрея, распятого в Патрасе. Об этом знали многие. Может, и северяне знают.

Первого врага Мейнард увидел у пекарни. Северянин как раз выходил оттуда, опустив топор, лезвие которого влажно поблескивало. В пекарне никого не должно быть в такой поздний час, и все же Мейнард не сомневался, что пухлый брат Лукиан опять ночевал там, среди своих излюбленных хлебов. Брат Лукиан был лучшим пекарем на побережье; вряд ли его хлеба теперь кто-то отведает.

Северянин увидел Мейнарда лишь тогда, когда тот подошел совсем близко, увидел и не испугался. Наоборот, ухмыльнулся и что-то сказал, а потом легко поднял тяжелый топор, занеся его над жертвой привычным движением. И очень удивился, когда Мейнард ускользнул от падающего лезвия, ушел в сторону, а в следующий миг выхватил нож из-за пояса врага и этим самым ножом его заколол. Топор гулко ударился о каменные ступени и сполз вниз. Мейнард аккуратно уложил мертвеца в стороне, поднял оружие и заглянул в пекарню: брат Лукиан лежал под столом, на котором обычно замешивал тесто. Жаль.

Колокол в вышине умолк, словно захлебнулся криком. Значит, они добрались уже и до башни, отрешенно подумал Мейнард. Он не думал о том, что нужно делать. Все просто: на монастырь напали, его требуется защитить. Голос совести, которая напомнила Мейнарду, почему он пришел сюда, прозвучал слишком слабо и умолк, стоило увидеть, что творилось во дворе. Северяне убивали быстро, привычные к такому делу, и в первую очередь уничтожили тех, кто действительно мог оказать сопротивление. Будь ты сколь угодно умелым воином, ты не отобьешься от десятка врагов, жаждущих твоей крови, разве что Святая Дева снизойдет и ослепит их. Поэтому во двор Мейнард не пошел, он отправился в ризницу. По дороге, входя в ритм, он пробудил то, что спало в нем.

Двое северян наткнулись на него почти сразу, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы уложить обоих. Эти были молоды, совсем юноши, и Мейнард испытал что-то вроде жалости, убивая их. Ему не нравилось губить молодые жизни, пока он был в состоянии размышлять о таком. Но у одного из врагов был хороший меч, принадлежавший, наверное, ранее какому-нибудь рыцарю, так как на северную сталь не походил, и Мейнард отбросил топор. Меч привычнее. Сталь чуть засветилась, когда мужчина взял ее в руки.

Дальше он уже ни о чем не задумывался. Битва вдруг привычно легла на плечи, словно поношенный плащ, и вспыхнула ало-золотым сиянием. Люди севера оказались сильны, но слишком самоуверенны, чтобы воспринимать монаха с мечом всерьез; а Мейнард благоразумно не сунулся в гущу боя. Хотя о благоразумии тут уже речь не шла. Он убивал тех, кто вторгся в его обитель, и ему было все равно сейчас, что Господь говорил об убийстве.

Нужно выяснить, что с настоятелем. Мейнард проскользнул в его покои черной тенью, почти не встретив врагов на пути. Тут, к сожалению, северяне уже побывали: все было разгромлено, лавки опрокинуты, кованые подсвечники исчезли – грабители не побрезговали даже ими. В кабинете настоятеля пол был усеян свитками, выброшенными из открывшего пасть сундука: явно искали ценности, а исписанную бумагу таковой не сочли. Дверь в спальню осталась распахнутой, и в открытые окна хорошо слышны были крики и звонкая северная речь.