У меня по этому поводу была своя теория: если самолеты бомбили весь день и всю ночь, отчего бы им не заняться этим и на рассвете?

– Просто они полетели за новыми боеприпасами! – объясняла я маме.

– Да что ты понимаешь в свои девять лет! – отмахивалась мама от меня, как от мухи.

На маме было теплое светло-голубое пальто и белый вязаный шарф, которым она закрывала волосы. «Для маскировки!» – часто повторяла она, если нам приходилось лежать под обстрелом, зарывшись, подобно кротам, в снег: «С высоты нас примут за маленькое пятнышко и не убьют. Зачем им пятнышко?»

Мы шли за хлебом на Хлебозавод.

Мне с самого начала эта затея не понравилась, но отпустить маму одну я не могла. Мне всё время казалось, что когда я рядом, то смогу ее защитить, вовремя подсказать, что делать, куда бежать, или сумею спрятать от бомбы.

Побродив по пустому разбитому Хлебозаводу и, разумеется, никакого хлеба не обнаружив, мы решили возвращаться. Мои сапоги промокли, а варежки мало согревали руки, но я не жаловалась, а всё прислушиваясь, не летят ли самолеты.

Гул в небе заставлял меня судорожно вздрагивать и закрывать голову руками. Когда самолеты шли на снижение, чтобы сбросить бомбы на улицы и дома, их рев, подобно огромной звуковой волне, накрывал нас, и только затем следовали оглушительные взрывы и земля уходила из-под ног. В воздухе пахло металлом и пеплом, а черные сгоревшие дома походили на истлевшие скелеты людей, и казалось, что мы навсегда застряли в этом кошмаре.

Иногда вдалеке по трассе ехала грузовая машина, скрипя колесами по льду и снегу. Этот скрежет я принимала за нарастающий гул самолета-штурмовика, поэтому падала прямо на дорогу и закрывала уши.

– У всех дети храбрые, а мне трусиха досталась! Это машина! Она уже проехала, – ворчала мама, нередко награждая меня тумаками для пущей убедительности.

Но случалось так, что мама ошибалась. Взрослым свойственно не видеть детали, не чувствовать связи между явью и сном. Вернее, чувствовать могут лишь те, кто сохранил в себе душу ребенка. Таких людей единицы.

Вот и на этот раз, поругав меня за трусость и поглядев вслед удаляющемуся грузовику, в котором гремели какие-то коробки и железные ящики, мама упустила из виду, что российский самолет словчил, втиснувшись в гул промчавшегося по абсолютно пустой трассе грузовика.

Предчувствие подсказывало мне, что маму нужно спасать. Я знала, что будет взрыв за минуту до того, как его услышат остальные обитатели ада. Дернув маму за рукав, я заставила ее согнуться к земле, усыпанной снегом, и прокричала:

– Мы должны спрятаться!

Рядом с нами, буквально в десяти шагах, была бетонная плита, исчерченная осколками. Серая большая плита, в которой жили искореженные куски арматуры, лежала сама по себе рядом с трассой.

– Что?! – не поняла мама.

В этот момент земля под ногами покачнулась, самолет злобно взвыл, выходя из пике, и стало ясно, что мы совершенно лишние в пространстве черного снега и белого огня. Мама скатилась за бетонную плиту ко мне. Солнце светило нам прямо в глаза.

Я лежала на холодной январской земле и думала о том, что больше не увижу, как растет трава. Именно эта мысль казалась мне сейчас очень важной.

Я всегда любила смотреть, как растет трава. Утром, в час пробуждения солнца, зеленые ростки показывались из глубин земли. Днем ростки становились больше, приобретали темно-зеленый цвет, и довольные садовые улитки стремились вскарабкаться повыше на одуванчики, чтобы сверху посмотреть на эту красоту: к вечеру травинки наливались соком весны. Нередко, сбежав из дома, я проводила целый день, наблюдая за этим удивительным микромиром.