Потап Орлов – косая сажень, массивен, угрюм, прыщав, деревенский парень с грубым черепом, сонными глазами и большими кистями. Неуклюж и медлительно-тяжел в движениях, будто каждый раз пуды ворочает. Одет в темную робу. Угрюмо смотрит в одну точку, руки держит за спиной, как на прогулке в тюрьме.

Мы сели за стол.

– Имя у тебя редкое, – сказал я ему. Он потупился:

– От дедуни.

Все данные были правильны, только пункт «вероисповедание» вызвал у него протест:

– Не православный я. Сектанты мы.

– Какая секта?

– По комнатам сидим – книги читаем, молимся. – Он говорил нехотя, односложно, иногда вдруг переходя на неразборчивую скороговорку.

– Адвентисты? Субботники? Духоборы? Молокане?

– Убивать – грех. Воровать – грех. Молиться и работать. – Он переложил по столу руки в заусенцах, мозолях, пятнах, с грязными ногтями: – Оружие держать – грех. Бог не велит. Нельзя.

Марк, узнав, в чем дело, ехидно ухмыльнулся:

– Ах, вот в чем дело! Мне уже все ясно. Будет на пацифизм давить. Сколько этих свидетелей Иеговы у меня побывало! Пишите «православный сектант».

Я сказал об этом Потапу. Он безразлично ответил:

– Пойдет. А вы кто будете?

– Переводчик. Буду помогать тебе с немцами сотрудничать, – сказал я (подумав, что за подобную фразу в свое время и в своем месте нас обоих расстреляли бы без суда и следствия).

– Понял, – опустил он голову, сжал кисти в один большой кулак и молча ждал. Было в нем что-то покорно-рабское, молчаливое, гнетущее…

– Спросите его, кем он был на родине? – обхватывая двумя руками здоровенный палец и начиная снимать отпечатки, спросил Марк.

– Мамке в огороде помогал, – флегматично ответил тот. – Потап, картоху полей, Потап, лук с огороду подай…

– Как его имя? Топ-тап?.. – переспросил Марк, опасливо отстраняясь от него. – Иван – знаю, Андрей – знаю, Борис – знаю. Топтап – не слышал.

– Потап, – пояснил я. – Старинное имя.

– Чего немцу надо? – сонно исподлобья посмотрел на меня Потап (он вообще предпочитал глаза держать полуприкрытыми).

– Имя твое ему очень понравилось. Не слышал никогда такого. А родителей как зовут?

– Отец Пров, один дедуня Потап, другой Федосей. Дядька Кузьма, а брат – Феофан, – безучастно перечислил он. – Обед здесь когда, не знаете? А то я завтрак пропустил.

Я не знал, а Марк язвительно ответил, что об этом еще рано думать, сейчас на вопросы отвечать надо, а вообще обед с 12 до 14.

Шнайдер встретил нас улыбкой и запахом кофе. Загорелое лицо казалось розовым под «перцем и солью» его бобрика, который он часто и ласково с хрустом потирал и гладил.

– Слыхали по телевизору? В Англии, на вокзале пятерых румын поймали. С трехмесячным ребенком умудрились под поездом, в отсеке для угля, из Франции в Англию по Евротуннелю проехать, – сказал он мне. – А поезд этот триста километров в час мчится, между прочим, и сто раз перед отправкой осматривается… Кто это у нас сегодня? Дезертир?..

Услышав знакомое слово, Потап кивнул и уставился в стол, за который влез с большим трудом: стол маленький, а Потап – массивен и неповоротлив.

Шнайдер, цепко взглянув на него, сказал негромко:

– Я думаю, нам предстоит выслушать историю о том, как молодой парень не желает служить в армии. Понятно, кто же хочет?.. В молодости и я не хотел… И моего отца насильно в вермахт забрали… Ну, надо начинать. Давайте ваш обходной, впишем время.

Он черкнул цифры в моем обходном и принялся настраивать диктофон. Я налил в чашку кофе. Потап смотрел на свои черные кулаки, полузакрыв глаза и покачиваясь. Шнайдер осторожно спросил у меня:

– Ему плохо?.. Может быть, он чем-нибудь болен?.. Спросите у него.