— Илзе, не говори так.

— Прости, — я прикусила язык, осознав, что действительно была груба. — Я знаю, что ты уверен в ней как в специалисте, но разве ты не видишь, что мне её профессионализм не помогает?

— Я вижу, что ты раздражаешься, — заметил Андрис.

— Я раздражаюсь из-за того, что не вижу результата.

— Терапия может занимать много месяцев. Нужно быть настойчивым и последовательным, чтобы всё получилось. Илзе, — Андрис остановился и притянул меня за плечи, обнял. — Илзе, я уверен, Мария делает всё возможное, чтобы разобраться в ситуации. Но твоя личная антипатия ей может мешать, понимаешь?

— А что делать, если она мне не нравится? — проговорила я ему в шею.

— Почему она тебе не нравится?

— Она задаёт неприятные вопросы.

— У неё работа такая — задавать вопросы. Как можно что-то понять, не разговаривая?

— Не знаю, — я закрыла глаза и попыталась расслабиться, хотя внутри клокотала злость. — Но не всякие вопросы уместны.

— Что неуместного спросила Мария?

— Ничего, — я резко отпрянула и увела взгляд в противоположную сторону, чтобы Андрис не увидел, как из глаз у меня сыплются гневные искры. — Ладно, всё в порядке. Я погорячилась.

— Если очень хочешь, найдём другого специалиста.

— Я же сказала, не надо! — пальнула я и замолчала. Сказала уже тише: — Андрис, это пройдёт. Наверное, переезд так повлиял, другой климат, другая пища и…

Некоторое время Андрис изучал меня. Скорее всего, он размышлял, сказать мне что-то или не сказать. Однако его чувство такта побеждало в большинстве случаев. И, возможно, именно из-за этого его качества я всё-таки решилась повторно выйти замуж.

Дома мы были в полночь.

Квартира Андриса, а теперь уже — наша квартира, находилась на четвёртом этаже небольшого жилого комплекса из пяти домов на окраине Риги. Здесь было хорошо тем, что сразу за домом начинался сосновый лес, благодаря чему воздух вокруг всегда оставался совсем не городским. Можно было сделать пешую вылазку к пруду, а когда хорошенько заляжет снег, непременно будет лыжня, и тогда катайся, сколько влезет.

В прошлом году, когда только переехали, мы с Андрисом несколько раз выбирались на лыжах. Тогда меня не мучила бессонница и, казалось, вообще ничего не мучило и мучить больше никогда не будет. Однако первая эйфория от возвращения на родину сменилась первыми признаками привыкания, среди которых ко мне начали возвращаться некоторые старые привычки, а тоска по Москве превратилась из романтической в обыкновенную тягостную.

При этом я понимала, что здесь, в Латвии, мне гораздо лучше, легче, спокойнее, свободнее. Здесь прекрасно работалось, а ещё лучше отдыхалось. Но сначала я потеряла сон, а вместе с ним потеряла возможность писать. Мой издатель терроризировал меня уже второй месяц, а я ничего не могла ему дать.

Я зашла в кухню, налила себе стакан воды и пила его медленными короткими глотками. Андрис стоял в проёме и ждал, когда я напьюсь и пойду вместе с ним спать. В конце концов, он ушёл один. А я допила этот стакан и налила в него же немного виски из бара. Взяв его в руку и прислонив к губам, подошла к окну.

Ночью пейзаж за ним полностью заливало чернотой. И если днём прозрачное стекло от пола и до потолка транслировало чарующую панораму соснового леса, то с наступлением темноты с той стороны веяло паранормальной жутью. Я смотрелась в чёрное зеркало и видела себя — себя, стоящей в очень похожей кухне-гостиной с приземистым диваном, камином и большой столешницей, на которой можно устроить целое ресторанное производство. Всё чистое и чрезвычайно белое, а в отражении — какое-то призрачное и мёртвое. Я цедила виски долго-долго, зная, что Андрис уже наверняка спит, но нужно было подождать хотя бы до часу.