Тут на пороге появился сонный опухший Ванька, глянул на меня, скривился:

— Железный ты придурок… С похмелья на турник…

— Давай и ты повиси, — порекомендовал я, — в себя придешь. Чего вчера с Веткой было?

— Чего-чего… — пробубнил Ванька, все еще кривясь, но все же подойдя к турнику, — ничего… Ты вырубился… И я тоже. И она.

— И все?

Я подозрительно оглядел висящего на турнике друга.

— И все, блять… — вздохнул Ванька, перехватываясь и делая уголок. — Не бесись… Тебе больше досталось… Тебя хотя бы поцеловали…

— В лоб, — усмехнулся я, — как братишку.

— Ну так мы для нее и есть братишки, брат, — Ванька выдохнул и принялся подтягиваться.

Я смотрел на его вдувающиеся ритмично мышцы и думал о сказанных словах.

Братишки… Оно и понятно, что братишки… Но вчера же… Или мне показалось?

— Показалось, — Ванька, словно прочитав мои мысли, кивнул, спрыгнул с турника и на пробу толкнул открытой ладонью в плечо, приглашая на спарринг.

Я кивнул, привычно встал в стойку.

— Она ничего не говорила? — легкий бросок, уклон, потанцевать влево-вправо.

— Нет, просто уснула прямо следом за тобой… — нападение, джеб.

Уворачиваюсь. Удар у него, конечно, пиздец, какой. Попадешься если, зубы вынесет влегкую.

Напрыгиваю сзади, беру на удушающий.

Ванька пыхтит, напрягает шею, не собираясь сдаваться. В итоге, потаскав меня на себе пару шагов по двору, умудряется скинуть со спины, словно медведь волка.

Несколько минут тяжело дышим, глядя друг на друга в упор.

Не братья сейчас. Не друзья. Соперники.

— Не уйдешь ведь? — вопрос глупый, даже не ожидал, что Ванек его задаст.

Отрицательно машу головой, скалюсь.

Ни за что.

— Тогда пошли к ней, — кивнул Ванек, — хватит уже этих танцев. Пусть решает. Только… Тим… — он замолчал, обдумывая слова и тяжело глядя на меня, — без обид, да?

Помедлив, я опять кивнул.

Без обид, да.

Но если она выберет его… То не будет у меня больше брата. Это я тоже четко осознавал тогда. Со всей ясностью.

Мы пришли домой к Ветке, но застали только ее пьяную с утра мамашу, сходу кинувшуюся причитать по бабке так, словно та была ей родней.

— Ой, Тимочка-а-а… Сиротинушка-а-а… Не дождалась тебя бабушка-то…

Мне было неприятно смотреть на нее, опухшую, краснолицую, жадно оглядывавшую нас с Ваньком в надежде на халявную выпивку. Как так получилось, что Ветка такой светлой выросла, чистой? В этой грязнущей квартире, с этой чужой для нее женщиной?

— Теть Валь, Ветка дома? — прогудел Ванька, которому тоже надоел концерт.

— А нету… А у вас водочки нет?

— Нет. А Ветка куда ушла?

— Так она же уже месяц в лагере… Этом… Пионерском, вот!

Ничего себе новости!

— Какой еще лагерь, теть Валь? — терпеливо начал выспрашивать Ванька, — никаких пионеров нет уже!

— А лагеря есть! Веточка моя там работает! — с пьяной хвастливостью сказала женщина. — Денежку зарабатывает! Вот как школу закончила, так и поехала сразу.

— А куда? Какой лагерь? — спросил я, предчувствуя недоброе.

— А я… Не знаю… — развела руками тетя Валя, — она говорила, но я не запомнила… И вообще! Уехала она! Хоть бы матери помогла разочек! Деньгами! Так нет! Все себе и себе! А я для нее старалась! Ночей не спала-а-а…

Мы вышли из квартиры, сопровождаемые этим воем, перемежающимся с проклятиями в адрес Ветки, словно мешком пыльным прибитые.

Сели на лавочку у соседнего подъезда, привычно пальнули по моим окнам, закурили.

И уныло переглянулись.

Лагерей вокруг города было не меньше десятка. Это только тех, о которых мы знали. И Ветка могла быть в любом из них. Ни телефонов, ни какой-либо связи с ней не было. Может, она матери что-то и оставляла, но теперь не добьешься. Вчера, во время похорон, мы как-то не общались, не до того было. Ветка, занятая организацией похорон, едва с нами парой слов перекинулась.