Мир тоже никак не менялся. Лишь из окутанного полумраком угла долго-долго доносились звуки кислотного дождя, заливавшего останки мира после ядерной войны. Поднявшись на ноги, я удостоверился, что в квартире никого не было.
Глава 2
Я вручил по чашке черного чая Митараи и нашему гостю, а последнюю оставил себе и, прихлебывая из нее, внимательно слушал их разговор. С улицы доносились звуки ливня, периодически разбавляемые шумом автомобильных шин.
Нашим посетителем был Такэхико Фуруи, профессор кафедры химии факультета естественных наук Токийского университета. Автор множества трудов, профессор Фуруи был общепризнанной звездой в своей сфере и очень хорошо разбирался во многих других. Несколько раз его выдвигали на Нобелевскую премию, и поговаривали, что в будущем он наверняка ее получит. Поэтому Фуруи считался не только авторитетом в Японии, но и первоклассным специалистом мирового масштаба.
Этим весенним вечером он проезжал через Йокогаму и, заранее не позвонив, объявился на пороге нашей квартиры. Поразительно мрачный человек лет пятидесяти, в очках и с черным кожаным портфелем. Он слегка поклонился мне в ответ, но, похоже, беседы о дожде или светские расшаркивания давались ему нелегко. Хотя я впервые видел его вживую, он даже не попросил Митараи представить нас друг другу.
Оставив зонт в прихожей, он повесил промокшее серое пальто на вешалку, которую я ему предложил. Увидев знакомое лицо, Митараи удивленно встал из-за письменного стола. Он тепло пожал ему руку, как давнему другу, и предложил присесть на диван, куда мы всегда приглашаем наших посетителей. «Десять лет прошло!» – воскликнул Митараи. Тот немногословно согласился. Видимо, Митараи когда-то учился у него.
Непохоже, что профессор специально пришел к Митараи по делу. Фуруи сказал, что случайно оказался рядом, и слово за слово у них завязался разговор о том о сем. Между делом он упомянул, что изредка проходит через этот район по дороге домой с научных конференций, но в прошлый раз никого не застал.
Впрочем, это была не вполне светская беседа – мы с Митараи разговариваем совсем о другом. Вряд ли профессор слышал о новинках поп-музыки, скандалах из жизни артистов или сенсациях в желтой прессе. Хотя мой сосед по квартире ненамного отличался от него.
Они сели друг напротив друга через стол, и тут их разговор принял неожиданный оборот:
– Сейчас экстрагируют обычную РНК[29], а затем измеряют радиоактивность оставшейся гибридной РНК. Такая процедура позволяет выявить различия в гибридизации[30], например, РНК плода и РНК, отвечающей за развитие миеломы[31].
Хихикнув, Митараи энергично закивал:
– А как же вероятность, что эти различия связаны с накоплением случайных мутаций в сайте рестрикции[32]?
– Зря ты придираешься. Ребята из Каролинского института[33]>не теряют времени даром.
– Сэнсэй, а от чего вы вообще отталкиваетесь? Скажем, вы считаете целесообразным проводить на наших бабочках те же эксперименты, что можно выполнить на бабочках из других ареалов? По мне, исследование должно быть проверкой на прочность – так зачем же заниматься бесполезными вещами?
– Ты все так же неумолим. Еще меня в последнее время занимает вопрос разнообразия иммунных антител.
Я не понимал ни слова, поэтому отправился заварить еще чаю.
Когда я вернулся, то уже мог отчасти понять, о чем они беседуют:
– Митараи, ты был весьма дальновиден. Кажется, молекулярная биология наконец-то встала в авангарде естественных наук. Все кругом только и твердят, что физиология и генетика – это прошлый век. Теперь не та эпоха, когда Нобелевскую премию может получить физиолог.