- Ммм… - промычал смущенно Тони.

- Это… верховный бог у древних персов? У зороастрийцев? – не менее смущенно спросила я, потому что поленилась почитать о чем-то еще, кроме Анахиты.

- И у зороастрийцев тоже, - кивнула мать Алиенора. – Но это было гораздо позже. Заратуштра жил за тысячу лет до рождества Христова. А древняя вера персов уходит в такую глубину веков, что и представить трудно. И он не верховный бог, а единый. Как и у христиан. Точнее, бог один и един для всех людей. Просто в разное время и у разных народов в него верят по-разному. Вы можете сравнить сами.

Персы верили в мудрого и благого Творца, существование духовного мира и двух духов – Светлого и Темного. От выбора между ними зависит судьба человека в духовном мире. Помыслы и действия избравшего добро направлены на поддержание Аши – всеобщего закона мировой гармонии. В основе человеческой сущности лежат вера, совесть и разум, позволяющие отличать добро от зла. Когда мир придет к концу, силы добра во главе с Саошьянтом, Спасителем мира, должны сразиться с Ариманом и одолеть его. После этого весь телесный мир будет воскрешен для Последнего суда. Теперь вы понимаете, зачем нужно Отражение?

- Для воскрешения телесного мира, - прошептал Тони. – Души вернутся в Отражение. Но где они находятся сейчас?

- Этого не знает никто, - покачала головой мать Алиенора. – Да, Отражение – Книга Жизни, где записаны дела и слова каждого жившего на свете человека. В день Последнего суда души вернут в Отражение свои мысли и чувства, ибо нельзя судить дела без помыслов и помыслы без дел. Но если Отражения не будет…

Кто-то поскребся в дверь, в щель просунулся длинный тонкий нос. Писклявый голосок что-то спросил по-окситански. Коротко ответив, аббатиса встала.

- Мне надо поговорить с новой послушницей и отпустить ее опекуна. Ждите меня здесь, я скоро вернусь. Угощайся, - она шевельнула подбородком в сторону миски с фруктами. - Пока не захлебнулся слюной. А ты устройся поближе к камину и погрейся. Здесь не так сильно дует.

Едва дверь за ней закрылась, Тони быстро доел кусок хлеба, который так и сжимал в кулаке, и набросился на сочные груши. Мне стало завидно, и так захотелось почувствовать на языке влажную сладкую мякоть. Я подобралась поближе к миске – и да, ощутила вкус и запах, но это была самая настоящая пытка. Словно тебе разрешили лизнуть еду, но запретили кусать, жевать, глотать.

- Мы моральные уроды, - сказала я. – Говорят, что мы погубили весь мир, а нам как будто все равно. Мы жрем груши.

- Ну, ты, допустим, не жрешь, - буркнул Тони, бросив огрызок в камин.

- Считай, что я их облизываю.

Тони покосился на миску и опустил руку, которая тянулась к очередной груше.

- Ты предлагаешь побиться головой об стену? Это не поможет, Света! Все уже произошло, и, похоже, исправить ничего невозможно. Да, мы это сделали, но ты же понимаешь, что мы были просто инструментом в чужих руках. Хотели помочь Маргарет и Питеру, но Маргарет, я думаю, обманули так же, как и нас. И так же ее использовали. И ты знаешь, кто.

Я попыталась вспомнить, что почувствовала, когда впервые увидела сестру Констанс. Маргарет была напугана, расстроена – само собой. И к аббатисе потянулась, словно искала в ней последнюю надежду. Даже когда Маргарет узнала, что ей скоро предстоит умереть, все равно цеплялась за старуху, как за спасательный круг.

Ну еще бы, у той ведь было такое же кольцо, они же сестры – то ли по счастью, то ли по несчастью, как уж посмотреть. Но что тогда думала я? Не показалось ли мне что-то фальшивым, наигранным? Или я уже сейчас пытаюсь внушить себе, будто должна была испытывать нечто подобное?