Бабушка вытерла руки о фартук и, схватив меня за подбородок, заглянула в глаза. От нее пахло горячим маслом и жидкостью для мытья посуды.

– Голова кружится?

– Нет.

– Тошнит?

– Нет.

Однако мои ответы, похоже, ее совершенно не интересовали.

– Алла, ну-ка померь ему давление. Вдруг сотрясение.

– Валентина Анатольевна, если даже и сотрясение, то на давлении это никак не сказывается, – Аллочка тщетно пыталась запихнуть в забитую до отказа коробку с лекарствами остатки пластыря.

– Не нужно давление, – я отодвинул тарелку еще дальше и встал. – Лучше полежу.

– Правильно, ложись, – закивала бабушка, и ее пучок смешно запрыгал. – А я тебе сейчас пустырник заварю.

Я действительно мечтал поскорее упасть в кровать, чтобы немного переварить события прошедшего дня, однако впереди меня ждало самое суровое испытание.

Дятел был моим ровесником, даже на три месяца старше, но выглядел мелким, а по поведению тянул в лучшем случае класс на седьмой. Прежде я встречался с ним раза два в год, на днях рождения отца и бабушки. Папа всегда горел безумной идеей нас подружить. Но как можно подружиться с человеком, который напрочь вываливается из общепринятой системы координат? В первый раз я увидел его в десять лет и сразу же понял – отстой.

Весь бледный и дохлый, как жертва фашизма, он тошнотворно сюсюкался с отцом и был не в состоянии шагу ступить без одобрения взрослых. А меня вечно терроризировал своим малышовым конструктором в большом желтом ящике, машинками и наклейками.

Мама говорила, что Ваня очень несчастный мальчик, потому что в детстве переболел какой-то дурацкой фигней, и после этого у него теперь случаются приступы эпилепсии. И требовала, чтобы я никогда не грубил ему, не обижал и не ссорился. Поэтому раньше я вообще не хотел оставаться с ним наедине. Боялся, что он ни с того ни с сего вдруг упадет и начнет биться в судорогах.

Из-за этой болезни он в школу до четвертого класса не ходил, и, когда они с Аллочкой переехали к папе, бабушка с ним сама занималась, чтобы он по программе нужный класс догнал. С тех пор его просто переклинило на учебе: со слов бабушки, у него по всем предметам, кроме физры, были пятерки; и, хотя бабушка всегда все сильно преувеличивала, в случае с Дятлом я ей безоговорочно верил.

Только одно дело – изредка видеться, а другое – спать нос к носу, ходить в одну ванну и делать уроки в общей комнате.

Я прозвал его Дятлом потому, что как-то на дне рождения у бабушки папа шутил, что люди делятся на три категории: на сов – тех, кто встает поздно, жаворонков, которые ложатся рано, и дятлов, из-за которых совы встают рано, а жаворонки ложатся поздно. И что Ваня у них вот такой дятел. Вечером не может угомониться – со всевозможными разговорами пристает, а в выходные по утрам вскакивает раньше бабушки и ходит, дверьми хлопает, чтобы все поскорее проснулись и завтракать сели. Этим папа хотел сказать, что Дятел невероятно общительный и компанейский парень, и они все никак не могут понять, отчего это у него в школе с друзьями не складывается, чем насмешил меня так, что я аж куском колбасы подавился. Мне-то как раз было все ясно. И с возрастом ничего не изменилось.

В свои семнадцать Дятел носил однотонные унылые «сорочки», которые бабушка покупала ему на «Большевичке», застегивая их на все пуговицы под самое горло, слушал отстойные завывания доисторических персонажей типа Джо Дассена и Демиса Руссоса, потому что их любила Аллочка, и разговаривал папиными фразами: «позвольте не согласиться», «будьте любезны», «моя позиция в этом вопросе», и все в таком духе.