– Володя, от этого можно умереть…

– С тобой я готов умирать множество раз и множество раз рождаться.

Постепенно свет луны стал чуточку слабее. Владимир повернул голову к окну – луна отлетела назад. Вращение шара тоже замедлилось, и чудная музыка Бетховена становилась тише. Одновременно с этим потемнели стены. На месте бирюзовых разливов с белыми цветами, проступили обычные бревна. Из окна потянуло холодом. Владимир встал. Полная луна все также сияла над лавандовым полем, но и само поле и диск Селены были теперь слишком далеки от домика и казались отчужденнее и холоднее.

В груди стало тревожно. Владимир вгляделся в чернильную мглу леса. На фоне ночных сосен, прямо на уровне окна, висело вдалеке нечто темное, напоминающее фигуру человека. И чем больше Владимир вглядывался в этот странный силуэт, тем более находил в нем знакомые черты. Внезапно силуэт стал стремительно расти и приближался. Сомнений не оставалось – прямо от леса, к их окну, несся его патрон. Одет он был в длинный черный плащ и темную шляпу с пером. Холодом стали, инкрустированной алмазами, блеснула огромная сабля. Волосы цвета вороньего крыла, длинные и лохматые, развевались на ветру. В презрительном изгибе, тонкой полоской застыли губы. А глаза… Его глаза мерцали красными углями.

«Уж не пугать ли он нас собрался? – подумал Владимир, стараясь не падать духом. – Зачем такие глаза? Прямо вурдалак какой-то. Только клыков не хватает. Мог бы и не лезть в мои сны…»

Он отступил от окна и посмотрел на Глафиру. Та недоуменно глядела на него. И вдруг черты ее лица сделались испуганными. Простыни, на которых она лежала, внезапно ожили и зашевелились. Они стали скользить вокруг Глафиры, окутывая ее тело, подобно змеям. Одеяло скрутило ей ноги от самых щиколоток до паха. Тонкие пальцы судорожно хватали шелк простыни, но и та, словно живая, ускользала из рук. А после случилось еще более худшее – прямо под тем местом, где лежала женщина, открылась темная воронка, и Глашу со страшной силой стало затягивать в нее.

Владимир подскочил к кровати и едва успел ухватить свою возлюбленную за руку. Она висела над темной пропастью, удерживаемая силой его крепких пальцев.

– Глаша, держись! – кричал он, сидя на краю воронки. – Я тебя спасу. Ничего не бойся. Это все ОН.

– Володя! Я падаю! Мне страшно!

– Глашенька, держись!

Рядом с ухом Махнев услышал металлический голос Виктора:

– Отпусти ее.

– Нет, она разобьется! Ни за что!

– Отпусти, я сказал. Она не разобьется. Она тут же проснется. У себя в постели.

Откуда-то снизу донесся младенческий плач. Да, где-то, действительно, плакал ребенок. Это был плач Глашиного сына.

– Отпусти ее в Явь, – снова скомандовал демон. – Там у нее дитё проснулось.

Владимир почувствовал, как Глашины пальцы стали тоньше. Они будто таяли, словно теплые сливочные тянучки в его горячей руке. Нет, он не отпустил ее. Она сама улетела, истаяла, ушла из его сна, провалившись в неведомую даль, разделяющую два мира.

Владимир разогнулся и посмотрел на Виктора. Тот висел теперь над полом. Ровно на том месте, где еще недавно вращался чудесный шар. Банные стены дрогнули. В окно полетала какая-то лиловая трава. Это была лаванда. Владимиру показалось, что лавандовое поле разрослось по всей земле, и его лапы затекли потоком в небольшое оконце. Странный вихрь подхватил Владимира. Он почувствовал, что смертельно устал и тоже хочет спать. Он зевнул и закрыл глаза. А открыл их уже в своей комнате, в царстве Виктора.

– Ну, признавайся, как это ты умудрился устроить всё это безобразие? – услышал он недовольный голос демона из темного угла собственной спальни.