Подошла поближе рассмотреть рисунок того самого юного художника. Цвета странные, пастельные. Я посмотрела, что он рисует. Но в парке и близко не было того цвета, что у него. Но именно это и было замечательным в его работе, не как у всех. У него свой удивительный взгляд. А как он четко накладывает штрихи, рука так и мелькает. Кажется, что он вообще не смотрит на то, что рисует, а просто рисует и все.

– Красиво, – не удержалась, сказала я.

Он даже не обратил на мои слова внимание, а может не услышал, весь в работе. Но я не отошла, была буквально заворожена его работой, как лист бумаги превращался во что-то сказочное. Казалось, что на его рисунке вот-вот появится эльф на калибре, и они скроются в ветвях дерева. Стала замечать блики на траве, как будто она после дождя. Как это ему так удалось передать.

– Круто, – чисто по-человечески выплеснула я свою эмоцию, и только сейчас он обратил внимание, что около него стоит не просто дерево, а я.

– Ну да, – вяло ответил он и продолжил наносить желтые тени под кустом. – Я вас знаю! – Это был не вопрос, а факт, утверждение.

– Конечно, – решила вступить с ним в разговор, «кто же меня не знает», я, вечно мелькая на экране, то тут, то там.

– Вы мама Женьки, я вместе с ним учился, раньше видел вас раз в школе.

Женя – это мой сын, уже восемнадцать, а через неделю исполнится девятнадцать. Через пару лет окончит институт, неужели он уже такой взрослый. Как быстро. Кажется, еще вчера зеленкой мазала ему шишки. Жутко любил их показывать и ждал, пока я их смажу, а после бегал по двору и гордился ими как медалями.

С Максом я познакомилась на том же телевидении, где сейчас работаю. Поступила на литературный факультет, хотела писать рассказы. Подсказали, что новый дух времени требуется в новостях, вот и пришла на телевидение. И с тех пор все так закрутилось, даже не помню уже, когда родила. Женей, сыном, у меня занималась мама. Когда мама вышла на пенсию, напоминала домашнюю кошку, которую вынесли на улицу и посадили на дорогу, та прижалась к земле, оцепенела от ужаса. Что маме теперь делать на этой пенсии. И только рождение внука спасло ее от неминуемой депрессии.

– А я… – А я и не помню этого юношу, была всего несколько раз в школе, да и то, чтобы отпросить сына от уроков. Он весь в меня, занимается бегом. Спорт для него – все. Поэтому три раза в год ездит на соревнования, вот и приходилось ходить к директору, упрашивать, чтобы отпустили. – Можно? – Спросила юношу, чтобы рядышком присесть.

– Да без проблем, – спокойно ответил мне.

– У тебя потрясающе получается.

– Честно? – Спросил он и посмотрел мне в глаза.

– Да, – и зачем-то закивала головой, как бы придавая больше значимости словам.

– Это хорошо, – пробубнил он, – когда кому-то это нравится, приятно. Значит не зря.

– А ты давно уже рисуешь? – Порой не люблю свои глупые вопросы, ведь и так ясно, что давно и что он всего себя отдает этому искусству, достаточно посмотреть на его пальцы.

– Нет, примерно лет восемь, – он это так сказал, как будто живет вечно, и для него десять или пятьдесят лет ничего не значат. – Буду поступать в училище, а если получится, то в институт. В этом году у меня защита, недели три осталось.

– У тебя все получится, обязательно.

– Знаю, – так же спокойно ответил он, не отрываясь от рисунка.

– Хорошо, что уверен в себе.

– Да только надо еще руку набить с портретом, а так у меня уже почти все готово, – и он замолчал, как будто забыл про меня.

– Ну ладно, – стало неловко отрывать его от работы, – желаю тебе удачи.