– Да в чем дело-то? – растерянно спросил Тим. – Чего такого я сделал? Я знаю, что не тяну на доллар, Мик. Честное слово, знаю.

– Если сэндвич и не пах сосисками, то чем он пах, Тим? – Мик широко ухмылялся.

– Ну, не знаю… – Тим сдвинул золотистые брови, напряженно соображая. – Не знаю! Просто вкус у него вроде какой-то другой.

– Может, расковыряешь оставшийся кусочек да посмотришь хорошенько, приятель?

Квадратные, красивой формы руки неловко повозились с огрызком сэндвича и разъяли его на половинки. Последний кусок сосиски расплющился в лепешку, на вид скользкую и вязкую по краям.

– Понюхай! – велел Мик, окидывая взглядом изнемогающую от смеха компанию и вытирая слезы с глаз тыльной стороной ладони.

Тим поднес кусочек хлеба к носу, ноздри у него затрепетали. Потом он опустил руку и недоуменно посмотрел на товарищей.

– Я не знаю, что это такое, – жалобно сказал он.

– Это кал, придурок! – с отвращением провозгласил Мик. – Господи, ну и тупой же ты! Неужто ты не понял, что это такое, даже когда понюхал?

– Кал? – повторил Тим, озадаченно уставившись на него. – Что такое кал, Мик?

Все снова так и покатились со смеху, а Тим сидел с зажатым в пальцах остатком сэндвича, глядя на мужчин и терпеливо ожидая, когда кто-нибудь просмеется, отдышится и ответит на вопрос.

– Кал, мальчик мой, это большой жирный кусок говна! – провыл Мик.

Тим содрогнулся, шумно сглотнул, в ужасе отбросил огрызок бутерброда в сторону и сжался в комок, судорожно сцепив руки. Все поспешно отодвинулись подальше от него, решив, что он сейчас сблеванет, но он не сблеванул, а просто сидел и смотрел на них, сокрушенный горем.

Ну вот опять. Опять он рассмешил всех, сделав какую-то глупость, но он не понимал, в чем заключалась глупость и почему все так развеселились. Отец сказал бы, что он не должен терять бдительность, что бы это ни значило. Но он не терял никакой бдительности, он просто съел сэндвич с сосисками, который оказался вовсе не сэндвичем с сосисками. Кусок говна, сказали они, но откуда ему знать, какого вкуса говно, если он никогда не ел его прежде? И что здесь смешного? Он хотел понять, он безумно хотел понять и посмеяться вместе со всеми. Но самая большая его беда заключалась в том, что он никогда не понимал ничего такого.

Большие голубые глаза Тима наполнились слезами, лицо мучительно скривилось, и он расплакался, точно малое дитя, разрыдался в голос, ломая пальцы и стараясь отодвинуться подальше от мужчин.

– Мать вашу, грязные свиньи! – проорала старушенция, гарпией вылетая из кухонной двери в желто-фиолетовом вихре анютиных глазок. Она подбежала к Тиму и потянула его за руки, окидывая яростным взглядом разом присмиревших мужчин. – Пойдем, голубчик, зайдем на минуточку в дом, я дам тебе что-нибудь вкусненькое, чтобы заесть эту гадость, – успокаивала она, ласково похлопывая его по рукам и гладя по голове. – А что касается вас, паскудники, – прошипела она, поворачиваясь к Мику столь резко, что он попятился, – то чтоб всем вам провалиться в люк и напороться задницей на хороший железный штырь! Убить вас мало за такие дела, мерзавцы толстокожие! Вы бы лучше поторопились закончить работу сегодня, Гарри Маркхэм, или она вообще останется незаконченной! Я видеть вас больше не желаю!

Продолжая возмущенно кудахтать и ласково ворковать, она увела Тима в дом, оставив мужчин стоять и растерянно переглядываться.

Мик пожал плечами.

– Чертовы бабы! – буркнул он. – Никогда еще не встречал ни одной с чувством юмора. Ну ладно, давайте действительно заканчивать работу. Мне тоже уже все осточертело.