– Ну не настаиваю, конечно! – иронично протянула она. – В нашем обществе-то чего ловить? Некоторые поинтереснее ждут, да?

Я дико захотел притянуть ее за шею и целовать, целовать, целовать, чтобы она задыхалась и шарила рукой по ковровой шкуре, и обняла меня за плечи, и держала затылок в горсти, и чтоб так было долго, до звездочек в глазах. Чтобы она не говорила ерунды, и молчала, и тянулась ко мне сама. Вместо этого я смутился и сказал:

– Да ладно. Кто ждет-то?

И тотчас почувствовал, что еще один момент упущен.

Лежать стало глупо. Я рывком поднялся и неожиданно для себя вдруг сказал:

– Была б моя воля, я бы вообще от тебя не уходил.

К моему удивлению, стены остались стоять как были и потолок не упал на наши глаза. Просто стало очень и очень тихо. Все во мне звенело.

Она подняла голову и, смотря на меня снизу вверх, сказала:

– Наверное, мне стоило тебя к ним ко всем ревновать. Смешно говорю, да? И на первый взгляд абсолютно не имею права так говорить.

Я почувствовал, как мои колени стали холодцом, и присел на корточки перед ней.

Надо было незамедлительно действовать. Это стало очевидно. Она смотрела на меня и приглашала. Даже такой кретин, как я, это понял.

– Завтра сходим посмотрим картины Федорова? – спросила Катя.

Я был готов идти с ней куда угодно. Хоть на концерт группы «Кот в сапогах».

– А что, стоит? – как дурак спросил я.

– А тебе не интересно?

Я почему-то промолчал. И выпил. И поднял голову. И стал смотреть на нее. И она ответила. И у меня горели руки, и все лопалось в голове от прямого вызова счастья. Я видел, как все ее существо тянется ко мне, и, напрягая все жилы, несся навстречу. И, кажется, успел почуять вкус ее дыхания. И так мы смотрели друг в друга, уже не скрываясь, уже неотрывно. И это было лучше всех миллиардов поцелуев.

Не знаю, сколько прошло времени. Может, пятьдесят секунд, может, полчаса.

– Я пошел. Проводи, – просипел мой голос, и мы перестали обниматься глазами. Она проигнорировала мою попытку помочь ей подняться.

У двери я пропустил ее вперед и украдкой вдохнул аромат ее неги.

В прихожей пахло дубленками, зимой и овсяным печеньем.

– Спасибо за вечер, – сказала Катя, наблюдая, как я шнурую ботинки.

Я выпрямился.

– И тебе. – Я протянул ей руку. Она пожала. Крепкая теплая ладонь.

– Пока. – Она открыла дверь в подъезд.

– Пока, – кивнул я, выкатился на лестницу и обрушился вниз по ступеням.

Пробежав два лестничных пролета, я с размаху навалился на замерзшее в морозных каракулях окно и так застыл. Я стоял и жмурился и перекатывал в кулаке фаланги пальцев. Стоит ли объяснять, как я себя ненавидел??

А потом я развернулся и медленно поплелся вниз, переползая через ступени, как крошечный муравей через буханку хлеба. И когда уже был в самом низу парадной, остановился еще раз, посмотрел вверх, взялся за покрытую инеем ручку входной двери, рванул на себя и тут услышал, как где-то высоко-высоко кто-то резко хлопнул дверью.

Я влюблена. Это так же очевидно, как отсутствие света вчера вечером и град величиной с полпальца, заваливший сад. Я влюблена, и меня это начинает пугать.

Ну зачем было идти в этот странный ломаный театр с демонстрацией маскулинно-женского и сиренево-черным ароматом желания?

Разумеется, все началось именно в том одуряющем пространстве, на том поле боя «артист – зритель».

Моя часть поля была нашпигована клубнями зрительских голов, а на противоположной носился крохотный черный флажок.

Внезапно он упал, я получила под дых и поняла – ну вот, еще одна наша встреча…