Истины, открывшиеся читателю шолоховского романа, оказались столь потрясающими, что их принятие потребовало бы пересмотра многих, ставших к тому времени каноническими, идейно-политических, исторических и мировоззренческих представлений. К этому оказались неготовыми не только правоверные коммунисты, такие как, например, А. Фадеев и А. Довженко, но и писатели с более богатым жизненным опытом и приверженностью к более мощной культурной традиции, как, например, А. Толстой. Но эти вопросы были поставлены и требовали разрешения.

Эстетическое и эмоциональное воздействие книги Шолохова было столь велико, что могло поставить под сомнение самые устойчивые политические убеждения. Многие испытали это на себе. Характерно, например, недоумение, с которым члены Комитета по Сталинским премиям, едва ли не наиболее известные в то время деятели культуры, столкнулись с, казалось бы, неразрешимым противоречием в восприятии «Тихого Дона». Так, А. Фадеев сокрушался: «Шолохов поставил… нас в затруднительное положение при оценке… там не показана победа сталинского дела, и это заставляет меня колебаться в выборе»[31]. Но для Фадеева было очевидным и другое, то, что в итоге определило его решение: «Это исключительно талантливое произведение, и как будто двух мнений не может быть, любой человек прочтет и скажет: „Это произведение, равного которому трудно найти“»[32]. Такие сложные и противоречивые чувства по отношению к «Тихому Дону» испытывал он, убежденный большевик, один из «неистовых ревнителей» коммунистической идеи, в годы Гражданской войны с оружием в руках отстаивавший ее в дальневосточной тайге и на кронштадтском льду. Великий парадокс состоял в том, что в то же время и с тем же душевным трепетом читали книгу Шолохова и люди, которые находились по другую сторону баррикад!

Шолохов рассказал о трагедии Гражданской войны с такой степенью правды, что это приняли сердцем, нередко вопреки идейным убеждениям, даже те, кто представлял наиболее непримиримые силы во враждующих лагерях. И в том, что над страницами донской «Илиады»[33] склонили головы носители противоположных, казавшихся несовместимыми идейно-политических позиций: и белогвардейский офицер, и правоверный большевик, – проявилась великая, спасительная для духовного самостояния нации миссия Шолохова. Уже тогда, в предвоенное десятилетие, можно сказать, в самом эпицентре гибельного разлома объединяющая сила «Тихого Дона» воспринималась наиболее прозорливыми соотечественниками как дело очевидное. Именно эту объединяющую роль Шолохова имел в виду замечательный русский прозаик И. И. Катаев, когда в 1936 году, незадолго до гибели, утверждал: «Шолохов – единственный из нас, кто, по-моему, живет так, как нужно, и иногда мне кажется, что он один работает за всех нас»[34].

Особенно острые споры о романе «Тихий Дон» развернулись в связи с различными толкованиями центрального образа романа. Сущность образа Григория Мелехова, причины его трагического жизненного пути стали предметом наиболее глубоких полемических схваток на протяжении десятилетий – от 30-х до 70-х годов прошлого века. Эти споры определяли главный результат постижения художественного мира Шолохова вообще, ибо в его судьбе, в его трагических поисках правды заложены ответы на многие вопросы, связанные не только с творчеством писателя, но и с историей нашего народа, с русской трагедией XX века. В судьбе именно этого персонажа наиболее рельефно запечатлелась творческая установка писателя, в основе которой – идея «очарования человека», в изображении именно этого героя с особенной силой проявилась гуманистическая сущность идейно-эстетической концепции «Тихого Дона».