В то же время это сравнение по своему поразительному безмолвию и спокойному напряжению дает паузу в описании боя, подчеркивает не ожесточенность, а занятость, поглощенность воинов боем.
В романах потом будет показана рядом жизнь богатых и жизнь бедных, сравнение судеб будет связывать разные этажи романов. Например, «Война и мир». Человек будет переходить из одного состояния в другое.
Часто сравнивают человека с травой, бой с пиром, В «Слове о полку Игореве» сказано: «кровавого вина не хватило»; понятие крови подчинилось вину – стало прилагательным.
У Толстого «Три смерти» повествуют о смерти суетливой, говорливой испуганной барыни; спокойной смерти мужика и смерти дерева, которое срубают для того, чтобы сделать крест на могиле мужика.
Борющийся с Шамилем и с царским правительством уже одинокий Хаджи-Мурат, хромой, израненный, сравнивается с растением татарником – чертополохом. Чертополох раздавили колесом телеги, а он все встает, цветет даже. Так израненный, но уже не чувствующий своих ран, среди мертвых нукеров встает с кинжалом в руках Хаджи-Мурат.
Он встает, и его вера в необходимость сопротивления имеет силу закона природы.
Это переводит всю повесть в иной план.
Хаджи-Мурат пошел неправильным путем, но для него газават – священная война за свободу крестьянского поля. Это свобода от Николая Первого, от Шамиля. Человеческая свобода – закон человеческой природы. Человека можно изрубить, но он встает для нового сопротивления. Он встает, или встанет его сын, или его соседи, или соседи его народа.
О конвенциях
О смысловой детали, создающей представление о пространстве
Литературное произведение или картина, относящаяся к нашей эпохе или привычная для нашего восприятия, почти не ощущается нами в своей условности. Мы смотрим на картину, написанную в перспективе, и не только угадываем, но и видим взаимное расположение частей, знаем, какой предмет находится за каким. Мы переживаем то, что происходит с нами при разговоре на родном языке. Мы не ощущаем ни словаря, ни грамматических правил: это явление создано тем, что мы «знаем» язык.
Греческое изобразительное искусство, например роспись ваз, было высоко развито. Вглядевшись внимательно в росписи, увидим, что нигде фигуры не пересекают друг друга, они находятся в каком-то довольно легко воспринимаемом пространстве, но не в нашем перспективном, к которому мы привыкли на наших картинах. Эта чужая условность для нас менее заметна, потому что выполнена не на плоскости и создана как украшение декоративного предмета.
Греки знали и мы знаем, что предметы, увиденные нами вдали, сокращаются; это не только особенность нашего зрения, но и учитываемая привычка нашего восприятия; мы так и рисуем.
Но для того чтобы ввести эту перспективу в наше искусство, нужна определенная конвенция, потону что, видя предметы вдали сокращенными, мы в то же время знаем, что эти предметы на самом деле в натуре не сокращаются.
Современный человек знает, что Луна – космическое тело. Но в то же время он видит Луну величиною с тарелку, причем видит в разных размерах, сообразно с тем, в каком месте она находится на так называемом небосклоне. Он бессознательно вводит конвенцию обычного здравого смысла в восприятие космического пространства.
В греческих романах (обычно в начале) давался пейзаж – часто как описание картины.
Но романы относятся ко времени, близкому к нам, а из описания картин нельзя понять законов перспективного сокращения в них.
Но мы имеем возражение философов против какого-то вида перспективного сокращения. Перспектива вызывала споры. Приведу высказывание Платона, взятое из диалога «Софист»: «Если они [художники] создают изданную симметрию прекрасных предметов, то ты знаешь, что более высокое кажется меньше нижнего, а более низкое – больше, ввиду того, что первые бывают видимы нами издали, а последние вблизи… не расстаются ли при таких обстоятельствах художники с истиной, когда образам, отделываемым ими, они придают не действительно прекрасные «размеры»… но кажущиеся таковыми»