Дом писателей в Ленинграде стоял на канале Грибоедова.

Теперь писательских домов в городе много. Тот старый был надстройкой над огромным домом для служащих царского двора, певчих.

Длинные коридоры. Лестница на пологих арках. В квартире Б. Эйхенбаума комнаты окнами выходили на двор, с дверьми в коридор. В коридоре книги. В кабинете Эйхенбаума проигрыватель, книги и очень много граммофонных пластинок в строгом порядке.

В этой квартире Борис пережил великую блокаду Ленинграда.

Город был тесно сжат. У него исчезли окрестности.

Над городом не было дымов; заводы и фабрики стали.

Город держался артиллерией.

Был Кронштадт, были вмерзшие в лед корабли.

Примерзнув к белой аорте Невы, умирая в венце разрывов и не умер город.

Борис жил с женой, дочерью и внучкой. У дочери умер в блокаде муж; сын был в пехоте под Сталинградом; он не вернулся.

Пока его ждали. Верили, что письма пропадают в пути.

Борис писал книгу о Толстом.

В двух первых томах Эйхенбаум убедительно и необыкновенно широко показал литературу, современную Толстому.

Определял методы отбора чтения Толстого и глубину впечатления от книг.

Все было ново и достоверно.

Уже говорилось о превращении, о том, как сходное становится несходным, личным, жизненно принадлежащим.

Если не писатель, а воробей попадает на мороз, то он топорщит перья, подбирает под себя лапки; он существует в морозе, противопоставляет свое внутреннее тепло окружающей среде. Тем более борется писатель, тоже существо теплокровное.

Отдельность, отделенность, единичность – черта всего живого, хотя все живое и связано – все целиком.

Большой писатель единокровен народу, но кровь у него своя, а не полученная вливанием и влияниями.

Б. Эйхенбаум был самоотверженно добросовестен. Строчка его вбирала иногда месяц работы, но автор всегда не считал ее дописанной.

Покрылись инеем стены квартиры. Ожили зевы старых печей – они начали снова пожирать книги.

Б. Эйхенбаум жил жизнью осажденного Ленинграда. Писал книгу, ходил в столовую в Доме Маяковского на Неве. Ел дрожжевой суп. Менял вещи на крупу. Ждал писем с фронта. Слушал радио.

Работа была приготовлена годами – накапливались карточки, делались и опровергались сопоставления.

Б. Эйхенбаум обладал высоким умением, читая каждый раз, читать заново. Он умел не торопиться, тратить бесконечно много времени, а уверовавшись в находке, работать так, как будто работа только что начата.

Карточки в его картотеке не черствели.

И сейчас он работал быстро, может быть, первый раз в жизни, торопясь.

Смерть была рядом – в квартире, в академической библиотеке, в столовой Дома Маяковского у Невы.

На стенах Ленинграда были сделаны масляной краской крупные надписи: которая из сторон улиц особенно опасна во время обстрела.

Замаскированы были купола Исаакиевского собора и Адмиралтейская игла. Город обстреливался по точным картам.

Обстреливались трамвайные остановки, мосты. Осколки звенели на улицах, заросших травой или покрытых сугробами.

Длилась зима. Водопровод давно стал. Не было газет. Сообщения передавало только радио; между сообщениями радио передавало стук метронома: воздушная тревога!

Стучало сердце города: он еще жив.

Немцы зимой объявили, что они такого-то числа войдут в Ленинград.

Город лежал засыпанный снегом. Узкие тропинки пробиты были на широких, как будто забытых улицах – они были как лесные тропинки.

Мне рассказывала Ольга Берггольц.

– Помещение радио, – говорила она, – находилось на улице Ракова, это недалеко от Невского, от Публичной библиотеки, против Манежа, в котором в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года Ленин выступал с речью.