Далее он замечает, что “если вы считаете секс скорее биологическим, чем биокультуральным явлением, то, скорее всего, много его в вашей жизни не будет”.

В длинном и вдумчивом эссе антрополог Грег Дауни утверждает: “…чтобы изменить обыденное понимание эволюции, нам нужны не только данные получше, но и истории получше”. Он предложил альтернативную историю для “мужчины-распутного-похотливого-охотника и женщины-привередливой-целомудренной-собирательницы”. Это рассказ о “долгой и медленной сексуальной революции”, суть которого в том, что “человеческие сексуальные проявления… давно стали более широкими и не сводятся к успешному объединению гамет”^>8. Важно, что это не особый призыв к людям выйти за пределы эволюционной перспективы. Можно привести убедительные аргументы, что секс не служит исключительно целям воспроизводства и у других приматов^>9. Принцип “экзаптации”, по которому признак, эволюционировавший для одной функции, используется для другой, – теперь золотой стандарт эволюционной биологии^>10. Хрестоматийный пример приводится для нечеловеческой особенности: перья, как считается, впервые возникли у динозавров, чтобы сохранять тепло, позже стали инструментом для полового демонстрационного поведения и, наконец, для полета у птиц. Сегодня они продолжают служить всем трем функциям. Джон Дюпре высказывается в своей привычной шутливой манере, замечая, что “только из-за того, что техническое оснащение” его компьютера “было разработано на основе военных приложений, не значит, что… компьютер вечно замышляет ядерную атаку или разрабатывает оружие массового поражения”^>11. Без сомнения, изначальной функцией наших адаптивных сексуальных желаний и поступков было воспроизводство, но это не мешает им теперь иметь другие функции. Сексуальное наслаждение создает “лазейку в эволюционной схеме”, утверждают Пол Абрамсон и Стивен Пинкертон в книге “С удовольствием: размышления о природе человеческой сексуальности” (With Pleasure: Thoughts on the Nature of Human Sexuality), и эта лазейка “позволяет сексуальному наслаждению объединяться с другими [нерепродуктивными] целями, такими как формирование привязанности и снижение личного и межличностного напряжения… Удовольствие, которое сопровождает секс, может мотивировать соитие и тем самым способствовать воспроизводству, но это уже не единственная функция секса”^>12. Это не то же самое, что сказать, будто люди порой занимаются сексом по иным причинам, чем из сознательного намерения воспроизводства, хотя, безусловно, так и есть. Один опрос студентов обнаружил ни много ни мало 237 различных причин для занятия сексом^>13, и моя любимая в этом списке – “я хотел сменить тему разговора”. (Меня всегда занимало, в каких условиях это становится причиной для секса. Скучные званые ужины? Лабораторные собрания, на которых обратились к неловкому вопросу, кто забыл заказать пипетки?) Скорее, суть в том, что функциональная роль не исчерпывается размножением.

Почему так произошло, я не буду пытаться объяснить, даже не просите. Гипотезы об эволюции человеческого поведения напоминают мне игру в Pictionary[4] с отцом. У моего папы много талантов, но изобразительное искусство не один из них. Играя, он не рисовал, а скорее проводил линию или кривую на бумаге и продолжал бурно жестикулировать с карандашом в руке. Хотя технически привлечение элементов шарады в Pictionary является жульничеством, наша семья понимала, что папе нужны все вспомогательные средства, которые ему доступны. Исследователи, которые рассуждают об эволюционном происхождении человеческой природы, на мой взгляд, находятся в той же позиции, что и человек, угадывающий слово по рисунку моего отца и отчаянно пытающийся вычленить смысл из безнадежных каракуль. “Это огонь!” – “Нет же, глупый!” – “Конечно же, этот круг означает социальную сложность?.. О, стой, может, это голова ребенка?”