Ярик к нему не очень прислушивался – от множества лиц, от нескончаемой толкотни, от глухого шума, создаваемого тысячью голосов, у него слегка плыла голова. К тому же он боялся отстать от родителей, которые вели себя очень странно: ни к чему не присматривались, нигде ничего не приобретали – протискивались вперед, иногда, наклоняясь, о чем-то тихо спрашивали продавцов, получали ответ, опять протискивались вперед. Мать время от времени оборачивались и подтаскивала Ярика за собой:

– Не отставай!

Он уже догадывался, в чем дело. У Иоганна Карловича остался в Мюнхене брат, который не успел вырваться из хаоса хиджры. Жил он, видимо, где в этом квартале, и теперь отец с матерью пытались его отыскать. Он также догадывался, что отец дал денег экскурсоводу, чтобы тот привез их группу именно в этот район.

Но разве в такой толчее можно кого-то найти?

Тем не менее от очередного лотка, где были аккуратно разложены вилки, ложки, ножи, отец обернулся и сделал им с матерью знак рукой.

Странная, будто из серебра, музыка слышалась впереди, и когда они осторожно протолкались туда, Ярик увидел высокого старика в черном костюме, совершенно седого, с лицом, собранным в складки деревянных морщин. Старик крутил ручку черного ящика, поставленного на треногу, и оттуда выкатывались эти странные звуки, похожие на капель серебряного дождя.

– Шарманка… Где только он ее раздобыл? – шепнул отец.

А сам старик, прикрыв веками выпуклые глаза, дребезжащим и слабым, но все-таки музыкальным голосом выводил:

Ярик не слишком хорошо знал немецкий язык, но благодаря Иоганну Карловичу кое-что понимал. Грустная была песня… Ах, мой милый Августин, все, все пропало… Пропали деньги, пропало счастье… Пропал город, в котором мы жили… Мы льем горькие слезы… Ах, мой милый Августин… Был праздник, а стала чума… Была жизнь – теперь у нас похороны… Ах, мой милый Августин… Все, все прошло…

Перед стариком, как перед тем же нищим около входа в гостиницу, стояла коробка, на дне которой лежали круглые медяки.

– Не подойти к нему, – сквозь зубы сказал отец.

Их разделяло пустое пространство.

Двое патрульных в грязно-зеленой форме ощупывали толпу внимательными горячими взглядами.

Отец посмотрел на Ярика.

– Нет-нет, – нервно сказала мать.

Появился откуда-то экскурсовод Али и замахал им рукой: нам пора…

– Только спокойно, – сказал отец.

Ярик протиснулся в первый ряд и встал рядом с мальчиком примерно такого же возраста.

– Герр Митке? – прошептал он.

Сердце у него колотилось так, что он боялся – полицейские бросятся на этот стук.

Однако ничего, обошлось.

Мальчик, не шевельнувшись, скосил глаза на шарманщика.

– Шикен зи айнен бриф… Передать письмо… – по-немецки прошептал Ярик.

Мальчик, не удивляясь, повернулся к нему спиной и протянул руку назад. Конверт, данный отцом, скользнул в ладонь и тут же исчез под курточкой.

Ярик осторожно попятился.

– Ну где ты, где ты? – сказала мать и порывисто прижала его к себе. А затем крикнула экскурсоводу: – Все, все, господин Али! Мы идем!..

Утром они первым делом включили новости, и хотя арабского языка никто, конечно, не знал, но можно было понять, что оправдываются самые худшие ожидания. Миротворческие войска эвакуировались из Южной Тюрингии. Народное исламское ополчение медленно, но упорно продвигалось к Марбургу и Дюссельдорфу. Франкфурт был безнадежно потерян. Возводились армейские заграждения вокруг Дортмунда, Эссена и Дуисбурга. Произошел инцидент на чешско-баварской границе. Туда в срочном порядке перебрасывали дополнительный воинский контингент.