– Желания справиться, ради памяти павших и любви к живым, – вскинула глаза дева. – Быть пеплом, удобрившим землю после лесного пожара, стать опавшей листвой, укрывающей от морозов, помочь взойти новой зелени. Спасти, без слова «если».

Четыре зрачка сверкали ночными звездами. Великому Дракону не нужно заглядывать в глаза, чтоб увидеть, что на душе. Но он сделал шаг к юной женщине, и вот ей уже не отвести взгляд от желтоглазой вечности под бедным плащом.

– Знаешь ли ты, чего просишь, дева Лесов? Войди в источник, что течет у твоих ног. Сможешь ли войти два раза в те же воды? Так и судьба одной сущности единична в мире Упорядоченного. Менять судьбу – менять себя – менять мир. Так далеко ты готова зайти?

– Испытай, Великий Орлангур!

Особый вздох прошел по сгоревшей дубраве, всколыхнув полы плащей: Демогоргон тоже был здесь.

– Будет так, как ты просишь, но не так, как предполагаешь, – Орлангур произнес эти слова как приговор. И снова легкий вихрь обдал деву, подтолкнув к оплавленному берегу умирающего источника.

И в помутневшей глади родника вновь изменилось отражение Лассии. А за ней, отраженной, исчезали сгоревший лес и усталое небо Хьерварда. Лассия падала в воду источника, кто-то крепко держал ее за руку, но неудержимо тянул ко дну, и горько-соленой оказалась вода ее родного сладкого ручья. Зато дева успела увидеть, как черные скелеты рощи растаяли в золоте. Золотой дракон обнял их на прощание. Дальше соль разъедала глаза…

– «Горькая» отныне имя тебе. Мириам, – звуки вытолкнули девушку на незнакомый берег. Светило иное солнце.

Бледное, оно обжигало даже через мокрую одежду, доставало кожу сквозь водяную толщу. И под его лучами выгорал плащ девы, выгорали ее косы. Цвет словно смывался, уходил вниз, в воду, прячась от белого светила в синеве воды. И вода была иная, плотная, обхватывающая как тугой корсет, не желающая отпускать тело женщины. Стоя по грудь в воде, Мириам чувствовала, как тянет ее на дно и как выталкивает вверх одновременно. Нет, не разрыв, а сила возможности. Никогда она еще не ощущала так физически возможность. От ее воли, даже не от движения, зависело, где она окажется – на дне или на берегу, а может быть, так и будет колыхаться в толще воды, как водоросль или медуза. Только сейчас дева заметила, что ни водорослей, ни медуз, никакой другой живности в воде не было. Она позвала своим привычным материнским зовом, привычным жестом хотела сотворить заклинание поиска, но тело оказалось не таким послушным в плотной соленой воде. Движениям не хватило скорости, Мириам почувствовала, как отрывки сплетенной ею магии падают на дно, так и не ожив. И на зов хранителя тоже никто не отозвался. «Я теперь дева озера? Но тут же никого нет. Кого охранять? О ком заботиться?» Тишина была ответом.

Мириам сделала шаг назад, в глубину, поджала колени, закрыла глаза и мысленно представила, как солнечные лучи пробиваются к ней огненными стрелами через толщу воды. И сейчас же соленая влага залила ее по самую макушку, а холодное дно водоема бросилось ей под ноги. Мириам открыла глаза: солнечные лучи едва пробивались к ней, далеко вверху, футах в двадцати, сиял сине-зеленый жидкий купол. Но недостатка воздуха дева не испытывала. Она стояла на морском дне, словно на берегу, а когда попробовала сделать шаг, сделала его легко, лишь с небольшим сопротивлением, словно путаясь в густой траве своей любимой рощи. «Я теперь дева озера?» – снова спросила она саму себя, надеясь услышать ответ Великого Дракона. Но тут воспоминание о погибшей дубраве, о том, как Лассия ступала по ковру из трав, ярко вспыхнуло в сознании, и ревнивая глубина вытолкнула вверх изменщицу-деву.