Колода сделал последнюю затяжку, откашлялся и, выбросив окурок, самодовольно прищурился.

– До сих пор приятно вспомнить, как мы тогда наварились. Все прошло чисто, и даже быстрее, чем задумывалось. В пятницу пятого августа, когда Феликс стал кабур на чердаке вертеть, он вспотел. Хотя братец говорил ему с собой не меньше пяти бутылок воды взять, взял он только три и быстро их истратил – сам пил и сверло охлаждал. А ереванский август, скажу вам, парняги, такой, что с самого утра не продохнуть. Так вот, вспотел он, значит, и в слуховое окно высунулся. И от удивления чуть из него не выпал – увидел, что в выходящем во двор банковском окне, которое только на метр ниже чердака, рама выставлена. И решки тоже нет – ремонт в банке был, оказывается. Так Феликс смекнул, что две стены долбить теперь не надо, а остается только прыгнуть половчее. И прыгнул. Оказавшись в банке, он начал было колдовать над полом комнаты отдыха, но тут ему от жажды совсем худо стало, и он вернулся обратно. Колян, как узнал, что братан с водой лопухнулся, орать сразу начал. Даже врезал ему вроде бы. А Феликс тогда нам ничего про окно не сказал, сразу спать рухнул. Следующей ночью, с субботы на воскресенье, он снова вернулся в банк и взялся за дело со всем старанием. Тут, кстати, Колина сметка опять помогла. Инструменты-то я подыскивал. И сначала не понял, почему кроме сверл и прочего барахла Колян сказал еще зонтик детский купить. Оказывается, Феликс, когда дырку в полу провертел, он сначала зонтик на веревке в нее просунул и раскрыл – чтобы, значит, все бетонные куски не на пол хранилища грохались, а аккуратненько в зонтик ложились. Руки-то заняты были, так он зонтик к ноге привязал и, как тот наполнялся, опускал, высыпал тихонечко и снова к дырке подтягивал. Одним словом, маэстро. Короче, когда Феликс в хранилище уже спустился, то, как он потом рассказывал, чуть умом не тронулся – столько бабок он даже в кино не видел. Больше пуда в рюкзак нагреб да после еще столько же. Мы потом полтора лимона с гаком насчитали. И сразу деру дали не только из Еревана, а вообще из республики. Колян предложил бабки через акции госзайма чистить, и они с Феликсом в Москву поехали… М-да…

Колода тяжело вздохнул. Сапсану вдруг показалось, что в морщинистых уголках зэковских глаз показались маленькие капли. Ну да, расчувствуешься, эдакий барыш вспоминая. Колода быстро вытер глаза и невесело усмехнулся:

– Ветрено что-то. На чем я… ах да. Поехали они в Москву, и больше мы с ними не свиделись. Потом я уже узнал, что стали они деньги с помощью какого-то вальта отмывать – брата бабешки, с которой Колян там познакомился. Не знаю, кто там и как напортачил, да только взяли через год братцев Калачянов. По тем временам им вышка корячилась, ее и дали. Расстреляли Коляна с Феликсом.

Питон цокнул языком.

– Во звери-то были. Сейчас, получается, жить даже по кайфу. Посадить, может, и посадят, но не шлепнут хоть.

– Это да, – согласился Колода. – А самое стремное в этом деле, что они помилованы были. Бумага сверху пришла, но опоздала на сутки. Вот так.

– Очень интересная и поучительная история, – сказал Сапсан. – Она наглядно иллюстрирует заповедь, что воровать грешно. Даже у государства. Но при всей ее занятности я все в толк не возьму – в Припять ты зачем собрался? Марш памяти в честь усопших братьев? Это как-нибудь без меня.

– Вот ты не дослушал, Игорек, а уже стебаешься, – терпеливо ответил Колода, поглаживая колени морщинистыми руками с побледневшими от времени татуировками. – Я ведь еще самого главного не сказал. Из банка мы тогда не только деньги хапнули. Феликс, когда второй раз в хранилище лез, уже уставший был, и я решил за ним почистить – мало ли, обронил что-нибудь или ломик внизу оставил. Спустился, значит, вниз, начал осматриваться. А потом, век воли не видать, чуть не заорал.