…Последний сидх выскочил прямо перед ней – страшный, перемазанный копотью, левая щека рассечена до кости, края раны черны от яда (видно, досталось от одного из «химических зверей»), – но на ногах он стоял крепко и лёгкий, узкий меч держал уверенно. Меч странный – там, где полагалось кончаться эфесу и где должен был размещаться противовес, из рукояти выходил ещё один клинок, длиной примерно в пол‑локтя, прямой, трёхгранный, словно специально предназначенный пробивать в ближнем бою пластины доспехов.

Гончая к тому моменту уже устала, очень устала. Слишком туго натянуто всё внутри, слишком много она выпила того, чего пить не следовало, слишком далеко зашла по этой дороге. Рука в перчатке дрогнула, меч прошёл не косо, чтобы, едва задев шею сидха, вспороть её, а прямо, да ещё и медленно; сидх успел закрыться. Железо столкнулось, разлетелось, а сидх вдруг оказался совсем рядом, мокрой от собственной крови рукой хватая Гончую за кисть, сжимающую эфес. От раны не щеке шёл резкий кислый запах разъедающего плоть яда; сидху оставалось жить совсем недолго, он это, похоже, знал и спасать себя не собирался.

Выворачиваясь, Гончая пнула сидха в колено, рванулась в сторону, крутясь вокруг себя, однако противник держался крепко. Не расцепляясь, они ударились о дерево, Гончая выпустила свою ношу, освобождая вторую руку, но поздно. Очень некстати подвернулся покрытый мхом камень, мечи столкнулись раз, другой, а потом клинок Гончей в какой‑то момент оказался внизу, сидх взвизгнул, ударил. Стайни уклонилась, мечи столкнулись прямо на камне, оба вырвавшись из мокрых от пота и крови ладоней. Сидх хрипя, ткнул Гончую прямо в грудь трёхгранным шипом, острие оцарапало кожу, но Стайни уже успела выхватить короткое, всего в палец длиной, тонкое лезвие и всадила его сидху в горло.

…Уже никто не мешал ей выбраться из чащи. Все ловушки разом словно умерли. Без всяких приключений измученная Гончая вынесла свою добычу под чистое ночное небо. Как следует связала – но мягко, чтобы не затекли руки и ноги пленной.

До самого места, где Гончую ждал закрытый возок с парой бреоннов в ливреях Шкуродёрни, сидха так и не пришла в себя. Это было хорошо; оставалось лишь время от времени прикладывать к лицу пленницы смоченную дурманящим настоем тряпицу. Слуги‑бреонны Гончую боялись до судорог и повиновались не то что её слову, а взгляду или просто движению глаз. И всё шло хорошо – вплоть до самого Таэнгского хребта. Как сидхе удалось развязаться, как удалось перебить действие усыпляющего снадобья – Гончая так и не узнала. Она тоже поддалась усталости – эликсиры Некрополиса выходили с кровавой рвотой – и на какой‑то момент действительно расслабилась. Схваченная лежала тихо, не шевелясь, и Стайни привалилась спиной к стенке возка, отяжелевшие веки сомкнулись сами собой и…

И следующее, что она помнила, была только боль.

* * *

– Ты прав, Тёрн. Некрополис не прощает неудач. С меня содрали бы шкуру, в прямом смысле этого слова. А если я сама не вернусь почему‑то – они всё равно пустят за мной следом трёх или даже четырёх Гончих, из тех, кому уже снадобий не надо. Ну, кроме ядов, конечно же, или там поджечь что‑то.

– Посмотрим, Стайни, – голос дхусса звучал стеснённо и глухо. – Посмотрим. Не Некрополис твой главный враг, ты должна понимать.

– А кто ж тогда?

– Ты сама.

– Вот ещё! С чего это ради?

– Сама ведь говорила – от себя не убежишь.

– А я и не стараюсь. Это ж не я все те дела творила. Опоили меня, одурманили, я и не…

– Молчи! – внезапно рявкнул Тёрн. – Молчи. Раскаяться тебе надо, не передо мной, даже не перед Нэисс – перед собой…