– Марина, привал.

Девушка вынырнула из белой пелены; на лице, разгоревшемся от ходьбы, таяли снежинки.

– Ура!

– Ты могла бы сказать, что хочешь передохнуть.

– Да ладно.

Мы спустились с насыпи и вошли в лес. Уходить далеко от дороги опасно, можно заплутать или наткнуться на стрелков. У ближайшего поваленного дерева я остановился, положил на снег рюкзак.

Марина села на комель, принялась расшнуровывать ботинок.

Разводить костер в лесу – дело рискованное, но после ночи, проведенной на дереве, нам необходим кипяток. Густой снегопад скроет дым.

Я чиркнул зажигалкой. Сырые листья – не бог весть какая растопка, от них больше дыма, чем огня.

С третьей попытки ветки все-таки занялись – костер запылал.

Заточкой я отковырял со ствола березы несколько наростов мутного льда. Но в чем его растопить? Свой котелок я потерял еще до посадки на Последний Поезд.

– Андрей.

Я оглянулся – девушка забинтовала ногу какой-то тряпицей и уже натягивала ботинок. Улыбаясь, она постучала себя по голове; звук получился гулкий, как от колокола.

– Ты чего?

И тут же понял, что она имела в виду.

Снял шлем, сорвал с него ткань, – черт возьми, отличный котелок.

Лед зашипел, подернулся облачками пара. Скоро обзаведемся кипятком. К этому времени неплохо бы и пожевать приготовить.

Я срезал толстую ветку, сделал ловец. Вынул мясо – парной запах защекотал ноздри.

Марина, поглядывая на меня, достала из своего рюкзака пакет с желтоватым порошком.

– Концентрат.

– Погоди, вскипит вода, разведешь.

От запаха жарящегося мяса у меня закружилась голова – чертову прорву времени ничего не ел. Котелок забурлил, я снял его и протянул Марине. Спеша и обжигаясь, она сделала несколько глотков.

Мясо дошло, и я накинулся на него, отрывая зубами большие куски. Хоть бы кто не прилез на запах…

– Можно… мне… – вдруг сказала Марина.

Я взглянул на нее, вспомнив, что ничего не ела с Последнего Поезда.

– Держи.

Отрезал половину, протянул ей.

– Это много.

Я промолчал: конечно, много.

– Не люблю концентрат, – призналась Марина, вытирая рукавом залоснившийся подбородок.

Ну, еще бы.

Шлем-котелок почти опустел, Марина выплеснула мутные остатки на костер.

– Идти сможешь?

Она кивнула.

Снег прекратился. Лес, нахлобучивши мягкие шапки, держал в объятиях уходящую вдаль железнодорожную насыпь. Идти будет не просто.

– Какая красота, – сказала девушка.

Показалось солнце. Волосы Марины вспыхнули. Что-то шевельнулось во мне, прямо как на крыше Последнего Поезда, когда я не смог скинуть раненого игрока. Липкий, неотвязчивый страх за Теплую Птицу исчез.

Мне захотелось что-то сказать девушке – но что? Джунгли замерли в ожидании.

Марина смотрела на меня.

Образ другой женщины – Гали из недавнего всполоха – внезапно возник перед глазами; Галя сказала: ты игрок, Андрюша. Страх перед смертью вновь овладел мной: кругом были Джунгли.

– Найти бы до вечера КТСМ – на дереве ночевать неохота, – пробормотал я.

Марина кивнула.

На каменных стенах – рисунки. В углу – уродливый металлический прибор в переплетении разноцветных проводов, заржавленный и мертвый. Крыши нет. Двери – тоже.

Марина положила на земляной пол рюкзак, автомат. Принялась

рассматривать рисунки.

– Что там?

– Посмотри.

Я приблизился. Это было изображение трахающихся мужчины и женщины: мне уже приходилось видеть подобное.

– Схожу за дровами, – хмыкнул я.

Принес сушняка.

– Интересно, для чего бывшим служили эти будки? Не для нас же их строили?

Марина подняла голову.

– Эта будка измеряла скорость поезда.

– Вот как. Откуда ты знаешь?

Она принялась ломать об коленку, плотно стянутую тканью цвета хаки, сухие ветки, складывать на заготовленное место посреди помещения.