Позже, уже вернувшись в колледж, я посидела в местной библиотеке за компьютером и выяснила, что есть разновидности детской эпилепсии, которые излечиваются самопроизвольно, обычно до достижения половой зрелости, но это никак не противоречило утверждению матери о том, что это было чудо. Еще вчера она кусала свой язык, дергаясь на полу в классе, а назавтра уже все было хорошо, и болезнь больше так и не вернулась. Это было чудо независимо от научных объяснений случившегося.

Мы никогда больше не обсуждали с ней ее детскую эпилепсию. Я не знаю, известна ли вся эта история моим сестрам и отцу. Мне не пришло в голову спросить их об этом. Впоследствии некоторое время я размышляла над этой историей и думала, что, может быть, матери стоило рассказать мне об этом несколько раньше и что, возможно, мы ввели в заблуждение врачей, отвечая отрицательно на вопрос, была ли эпилепсия у кого-нибудь из нашей семьи. Мама, наверное, считала, что раз болезнь прошла, то и упоминать о ней незачем. Она стала достоянием прошлого и к настоящему отношения не имела.

Я могла это понять. Нечто подобное происходило с моей собственной болезнью, но только относилось это не к моему прошлому, а к будущему. За время моих приключений в Италии что-то чудесное произошло со мной, и моя глазная болезнь, перестав быть достоянием настоящего времени и растянутым на десятилетия процессом, сделалась компактной и перенеслась в отдаленное, исчезающее за горизонтом будущее. Это как если бы кто-то посмотрел в хрустальный шар и сказал, что где-нибудь через десять-пятнадцать лет я вдруг ослепну. Да, это, может, и случится когда-нибудь, но сейчас ничего этого не происходит.

Отчасти такое отношение к болезни стало возможным благодаря тому, что на протяжении всего долгого лета мое зрение нисколько не ухудшилось. Во всяком случае, насколько я могла судить. Умом я понимала, что процесс разрушения сетчатки происходит медленно и практически незаметно и поле зрения устойчиво уменьшается, даже если я этого не замечаю. С другой стороны, на логические рассуждения нетрудно махнуть рукой, особенно если ты молод. Для меня имело значение только то, что в сентябре я видела так же хорошо, как в июне, сохраняла способность читать (я читала тогда «Невыносимую легкость бытия») и пришивать пуговицы и даже могла разобрать каракули профессора на белой доске, если сидела в одном из первых рядов.

Ничего не изменилось – по крайней мере, в части зрения. И это было забавно, потому что все остальное в моей жизни стремительно менялось изо дня в день.

Я возвращалась в колледж почти не изменившейся внешне, практически с таким же зрением, но переживающей серьезное внутреннее преображение. Разумеется, эта трансформация произошла не в одночасье; чтобы научиться совершать глупости, тоже нужна практика. Я наконец решила привести в движение свою половую жизнь, к чему обязывал и мой возраст. Если твой пункт назначения – Яркая Жизнь, тогда самая быстрая и короткая дорога, ведущая туда, – Беспорядочный Секс. Венецианский опыт убедил меня в том, что если я хочу найти «большую любовь», то не могу сидеть сложа руки и предоставить все мужчинам. Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам.

Первый блин получился комом. Для начала я решила соблазнить смазливого первокурсника, который занимался освещением сцены в одной из пьес Мэмета, где я репетировала. Моя лучшая подруга Бет, с которой мы вместе снимали жилье, взяла организацию на себя, а мне оставалось лишь в точности следовать сценарию, который она разработала. По ее наущению однажды вечером я пригласила его к себе и по ее же совету, когда он пришел, встретила его в красном белье и красных сапогах до колен.