Делаю сильный выпад. Вот! Я всё это помню. Я всё это умею, или умел, когда-то раньше. Я не помню, кто такой Иоахим Мейер, и почему он столько хороших слов мне говорил, возможно, это мой учитель, но я же всё это умею! Только почему-то моё тело не согласно со мной. И даже этот выпад вызвал болезненные ощущения в суставах и мышцах. Да что же это такое, вашу маму восемь раз?!

С силой вогнав меч обратно в ножны, я пошёл по дну оврага, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли, словно тараканы по кухне, когда включили свет. Солнце практически не пробивалось сюда сквозь растущие по краю оврага деревья, создавая этакую вечную затенённость, дающую прохладу даже в отсутствие ветерка.

Постепенно разгорячённая голова начала остывать, и я остановился. Внезапно пришло осознание, что я довольно далеко ушёл от места аварии. Настолько далеко, что уже не слышу переругиваний моих рыцарей и отборных матов, руководившего сбором добра капитана Гастингса. Эти маты перебивали даже причитания Бакфорда, раздающееся фоном сверху, потому что спуститься в овраг по верёвке, учитывая его возраст, мой верный Бакфорд не смог.

Громко выматерившись, я развернулся, чтобы пойти уже в обратном направлении, но тут прямо передо мной сгустилась тень. Стало совсем темно, настолько, что я перестал различать даже стену оврага, расположенную в паре метрах от меня, и мне это ни черта не понравилось.

Нахмурившись, я на ощупь отступил к стене оврага, прислонившись к ней так, чтобы защитить спину, и вытащил из ножен меч. В наступившей локальной темноте, а темнота была локальной, потому что я прекрасно видел, как буквально в десяти метрах от того места, где я стоял, тьма отступала, и овраг продолжал жить своей обычной дневной жизнью, неярко вспыхнули камни на рукояти, создавая незнакомый мне тускло мерцающий узор. Словно это была не рукоять меча вовсе, а лампа, которая горела всё тусклее, из-за того, что начали садиться батарейки.

Сложно принимать правильные решения, когда совершенно не ориентируешься в окружающей обстановке и не понимаешь, чем то или иное действо может закончиться. В окружающей меня тьме, которая становилась всё непроницаемей, начали раздаваться какие-то невнятные шорохи, всхлипы, чьи-то бормотания.

 Сияние, исходившее от камней, ничуть не рассеивало мглу, а делало её ещё более жуткой. Всё это давило на психику, заставляя делать беспорядочные выпады в сторону каждого шороха, и всё больше и больше вжиматься спиной в земляную насыпь, превратившуюся со временем в монолитную стену.

Именно в этом состояла моя ошибка – я понятия не имел, что подобные, кажущиеся незыблемыми, стены таких вот многовековых оврагов могут скрывать в себе опасности пострашнее непонятных страшилок, пока только пугающих, но не причиняющих никакого вреда.

Возле лица пронеслось нечто, опалившее кожу щеки потусторонним холодом и заставившей замереть на месте жутью. В это же самое время стена, на которую я опирался внезапно словно растворилась за моей спиной, лишив тем самым опоры и хоть какого-то чувства защищённости, и я провалился внутрь, нелепо взмахнув руками. Упав на спину, чудом не зарезавшись при этом собственным мечом, я покатился куда-то вниз по накатанной горке, со всё больше и больше нарастающей скоростью. Так как упал я спиной вперёд, то катиться мне пришлось головой в неизвестность. Чем могут закончиться подобные покатушки, я прекрасно осознавал и принялся ёрзать и извиваться до тех пор, пока мне не удалось развернуться, чтобы в случае чего удариться ногами, потому что когда-нибудь этот спуск всё-таки закончится. Горка уходила круто вниз, и я ехал, даже не пытаясь тормозить, чтобы не переломать руки. Никогда не любил американские горки, что бы ни значило это развлечение.