Маугли обвела взглядом разноцветную шумную толпу студентов, вернувшихся с каникул и заполнивших Главную башню Лунного Колледжа. Столько людей сразу! – зрелище всё ещё удивительное для девушки. Десять лет она видела только одного человека – и то в треснувшем зеркале корабельного душа.

Давным-давно, маленькой девочкой, она жила с мамой и отцом на Марсе – ласково лиловом и восхитительно интересном.

Но однажды вечером папа заявил:

– Мы летим на Землю.

– Зачем? – насупилась Никки. – Мне и на Марсе хорошо.

– На Земле тебе будет ещё лучше, – сказала мама. – Там есть море.

«Море» прозвучало как «мороженое».

Никки вопросительно посмотрела на отца, голова которого парила где-то возле яркой люстры.

– Море тебе понравится! – кивнул отец из стратосферы. – Оно любит кувыркаться, шлёпать и бормотать. Море пахнет солью и полно сокровищ – и ты будешь за ними нырять.

Это звучало даже лучше, чем «мороженое», и Никки согласилась.

Девочка привычно села отцу на шею-которая-выше-жирафа, и они отправились к небольшому научному фрегату «Стрейнджер», на котором её родители летали вдвоём, пока работали в МарсоИнституте.

Фрегатик охотно согласился отвезти их на Землю.

Роботы-грузчики катили багаж.

– Мама, откуда у тебя такой чёрный блестящий чемоданчик?

– Никки, это наш попутчик – Робби.

– Здравствуйте, мисс Гринвич!

– Ойздрасьте, говорящий чемодан Робби.

Попутчик оказался сущим кладом. Родители много времени проводили в рубке, работая свою непонятную работу, а Никки и Робби в каюткомпании пели песни, рисовали и резались в задумчики. Новый приятель знал массу удивительного и совсем не робел целый день играть с маленькой девочкой.

Отсчитались две недели полёта, поскучневшие к концу.

После завтрака отец пристегнул Никки к креслу и строгим голосом велел нухотьнемногопосидетьспокойно.

И отправился на капитанский мостик.

Девочка долго хихикала – папа совсем не умел быть строгим.

Никки не успела дорисовать давно задуманный домик с башней и балконом, как внезапно погас свет и она очутилась в душной тяжёлой тьме. Никки крепилась и ждала родителей, но когда корабль на что-то налетел, заскрежетал и стал разваливаться, она не выдержала и завизжала изо всех сил.

Пронзительный древний призыв о помощи остался без ответа.

Мрак, душивший Никки, рассвирепел и хлестнул наотмашь свинцовой рукой. Тело девочки было пристёгнуто к креслу, но голова жестоко дёрнулась, шея хрустнула – и сознание с облегчением покинуло маленький и перепуганный до смерти мозг.

Следующее воспоминание было таким: Никки лежит на металлическом столе, без одежды, и её глаза слепит яркая лампа. Сверху нависает страшная пучеглазая морда и машет клешней с мокро-красным скальпелем. Закричать почему-то не получается.

Первые недели после катастрофы прерывистым стробоскопом запечатлелись в памяти:

…ледяной окровавленный стол под обжигающей синей лампой…

…клешни куда-то несут Никки, её руки и ноги болтаются, будто тряпичные…

…она лежит на кровати, в нос тянутся противные пластиковые трубки…

…ночь, шея горит невыносимым огнём, но мамы рядом нет, а ведь раньше она всегда приходила, когда маленькой Николетте было больно.

Боль была не прерывистой, а постоянной.

Одна сцена помнится лучше всех – слишком часто она повторялась: твёрдые клешни корабельного робота цепляют Никки под мышки и пытаются поставить на пушистый коврик, постеленный на полу.

Но ноги не держат девочку и легко подгибаются.

Десятки, сотни попыток нечеловеческого упорства – тело пытается опереться на белые вялые палочки, но они безвольно складываются, нечувствительно сминаются под напором пола. Даже смешно было вначале.