В пятницу, в последних числах апреля – это был первый ясный, по-настоящему весенний день в году, – я подъехал на велосипеде к дому и позвонил в дверь. Дом не был ни французским шато, ни греческим храмом, ни нормандской крепостью, а длинным и нескладным коттеджем под поседевшей драночной кровлей, с широкими верандами, башенками и многочисленными фронтонами. Его окружал просторный парк, облагороженный могучими заморскими деревьями. Внутри же дома ничего сельского не было. Через открытую, но снабженную щеколдой сетчатую дверь я увидел целый взвод слуг в полосатых жилетах и служанок в форме с развевающимися белыми лентами, занятых натиркой полов и полировкой мебели. Позже я выяснил, что мебель стоила такого ухода: здесь была самая большая – не считая Ньюпортского музея – коллекция мебели знаменитых ньюпортских краснодеревщиков XVIII века.

В дверях появился внушительный дворецкий в красном полосатом жилете и зеленом фартуке. Я объяснил цель прихода. Глаза его не без возмущения остановились на моем велосипеде.

– М-м... Вы мистер Норт? – Я ждал. – Вообще, сэр, этой дверью утром не пользуются. За углом дома, слева от вас, вы найдете садовую калитку.

Я был согласен войти в дом через дымоход или угольный люк, но мне не понравился дворецкий, его выпученные глаза, его избыточные подбородки и презрительный тон. Утро было чудесное. У меня было прекрасное настроение. Я не так остро нуждался в работе. Я медленно отряхнул рукав и выдержал паузу.

– Миссис Босворт просила меня прийти по этому адресу и в этот час.

– Этой дверью обычно не пользуются...

В юности – и в армии – я усвоил, что, когда вас начинает шпынять надутая власть, тактика должна быть следующей: улыбайтесь дружелюбно, даже почтительно, понизьте голос, изобразите частичную глухоту и без устали несите всякую околесицу. В результате господин бурбон возвышает голос, теряет рассудок и (самое главное) привлекает к месту происшествия третьих лиц.

– Благодарю вас, мистер Гэммейдж... мистер Кэммейдж. Вы, должно быть, ожидаете настройщика или...

– Что?

– Или педикюршу. Чудесный денек сегодня, мистер Гэммейдж! Будьте добры, скажите миссис Босворт, что я заходил по ее просьбе.

– Менязовутне... Сэр, отведите ваш велосипед к той двери, которую я указал.

– Всего доброго. Я напишу миссис Босворт, что заходил. Irasci celerem tamen ut placabilis essem[12].

– Сэр, вы глухой или ненормальный?

– Доктор Босворт – я его близко знал в Сингапуре... знаете, в «Раффлз-отеле». Мы играли в фан-тан. – Я еще больше понизил голос: – Храмовые колокольчики и всякое такое. С потолков опахала свешиваются...

– Вы мне... вы мне... Хватит с меня. Уходите!

Это действует безотказно. Третьи лица не заставили себя ждать. Слуги глазели на нас разинув рты. Вдалеке появилась миловидная женщина средних лет. Молодая женщина в бледно-зеленом льняном платье (Персис, сама Персис!) спустилась по широкой лестнице. «Девять фронтонов» уже представлялся мне домом, где слышат стены.

Дама издалека крикнула:

– Виллис, я жду мистера Норта... Персис, тебя это не касается... Мистер Норт, пройдите, пожалуйста, в мою гостиную.

Божественная Персис скользнула между мистером Виллисом и мною, подняла щеколду и, не взглянув ни налево, ни направо, исчезла. Я поблагодарил мистера Виллиса (который лишился дара речи) и медленно прошествовал по длинному холлу. Через открытую дверь я увидел в одной из гостиных большую картину «Три сестры Босворт» – вероятно, кисти Джона Сарджента: на диване беспечно сидят три хорошенькие девушки, наделенные всеми возможными прелестями, включая ангельский нрав. Она была написана в 1899 году. Сестры же: Сара, которая недолго была замужем за достопочтенным Олджерноном Де Байи-Люиссом, а теперь звалась миссис Мак-Генри Босворт; Мэри, миссис Кассиус Марселлус Леффингвелл; и Теодора, миссис Теренс Онслоу, давно поселившаяся в Италии. Миссис Босворт, старшая из них, была сейчас в ярости.