Можете вообразить мое удивление, когда она, покидая кондитерскую, подошла ко мне, протянула руку и сказала:

– Вы, наверно, мистер Норт. Я давно хотела с вами познакомиться. Я миссис Эдвард Дарли. Можно присесть на минуту?

Она неторопливо уселась, причем смотрела мне в глаза, как бы радуясь приятной встрече. Я где-то слышал, что первое, чему учат молодую актрису в театральной школе, это садиться, не опуская глаз.

– Может быть, вы меня лучше знаете по псевдониму. Я Флора Диленд.

Я жил укромной академической жизнью. Я принадлежал к тем жалким тридцати миллионам американцев, которые никогда не слышали о Флоре Диленд. Большинство остальных среди этих тридцати миллионов вообще не привыкли читать что бы то ни было. Тем не менее я произвел разные одобрительные звуки.

– Вам хорошо живется в Ньюпорте, мистер Норт?

– Да, очень даже.

– И где вы только не бываете! Вы вездесущи – читаете вслух доктору Босворту чудесные работы о епископе Беркли; читаете басни Лафонтена с девочкой Скилов. В вашем возрасте – и столько познаний! И ума тоже – я имею в виду находчивость. Как вам удалось помешать нелепому побегу Дианы Белл – подумать только! Диана, можно сказать, моя родственница, через Хаверлеев. Своевольная девица. Это просто чудо, что вы уговорили ее не валять дурака. Пожалуйста, расскажите, как вам удалось.

Я никогда не был красивым мужчиной. Все, что есть во мне, унаследовано от предков, вместе с шотландским подбородком и висконсинскими зубами. Элегантные женщины никогда не шли через всю комнату, чтобы со мной познакомиться. Я недоумевал, что кроется за этим дружелюбием, – и вдруг меня осенило: Флора Диленд была «пачкунья», газетная сплетница. С ней я очутился в Восьмом городе – прихлебателей и паразитов. Я сказал:

– Миссис Дарли... мадам, как прикажете вас называть?

– О, зовите меня мисс Диленд. – И беспечно добавила: – Можете звать меня Флорой – я ведь работница.

– Флора, о мисс Белл я не могу сказать ни слова. Я дал обещание.

– Что вы, мистер Норт, это не для печати! Меня просто интересует ум и изобретательность. Мне нравятся находчивые люди. Я, наверно, несостоявшаяся романистка. Давайте будем друзьями. Ладно? – Я кивнул. – У меня ведь есть другая жизнь, не имеющая ничего общего с газетами. У меня коттедж в Наррагансетте, и я люблю по субботам и воскресеньям принимать гостей. Для гостей – отдельный коттедж, он к вашим услугам. Всем нам время от времени нужны перемены, правда? – Она встала и снова протянула руку. – Можно вам позвонить в ХАМЛ?

– Да... да.

– А как мне вас звать – Теофил?

– Тедди. Предпочитаю, чтобы меня звали Тедди.

– Вы должны мне рассказать про доктора Босворта и епископа Беркли, Тедди. Ну и семейка там, в «Девяти фронтонах»! Еще раз до свидания, Тедди, и, пожалуйста, приезжайте в мой милый маленький «Кулик» – поплавать, поиграть в теннис и в карты.

Работница со ста двадцатью миллионами читателей, и фигурой, как у Ниты Нальди, и голосом, подобным дымчатому бархату, как у Этель Барримор... О, мой Дневник!

Не к миссис Крэнстон обращаться с таким вопросом. Тут требовался мужской разговор.

– Генри, – сказал я, когда мы натирали мелом кии у Германа, – а что за пачкуны подвизаются у нас в городе?

– Странно, что вы это спрашиваете, – сказал он и продолжал игру. Когда мы кончили партию, он поманил меня к самому дальнему столу и заказал наши обычные напитки. – Странно, что вы это спрашиваете. Я вчера видел на улице Флору Диленд.

– Кто она?

Во всех парикмахерских и бильярдных есть столы и полки со свежим и старым чтивом для посетителей, ожидающих своей очереди. Генри подошел к такой кипе и безошибочно вытащил воскресное приложение одной бостонской газеты. Он развернул его и расстелил передо мной: «Нью-йоркский судья винит матерей в том, что в высших слоях общества участились разводы. От нашего специального корреспондента Флоры Диленд».