При виде этих ботинок мое сердце сразу успокоилось. Потусторонние существа ботинок не носят, так что кто бы ни скрывался под этой накидкой и капюшоном, он был человеком. Такой оборот дела был мне гораздо больше по вкусу.

Хотя, с другой стороны, трудно ожидать, что некто явился в музей глухой ночью с исключительно добрыми намерениями. Сама я, разумеется, не в счет.

Чувствуя себя немного увереннее, чем раньше, я в очередной раз посмотрела в щелку и увидела выползающую из-под накидки длинную черную руку. Движение руки колыхнуло воздух в моем направлении, и я сразу же уловила знакомый запашок вареной капусты и маринованного лука.

Клайв Фагенбуш!

Прежде чем я успела обдумать, что бы это все могло значить, половицы за дверью вновь заскрипели. Фагенбуш шумно втянул ноздрями воздух, засунул назад под накидку свою пустую протянутую руку, зашел за полки и распластался, прижавшись спиной к стене, – спрятался, с позволения сказать.

При этом Фагенбуш оказался теперь прямо лицом ко мне, и я согнулась внутри ящика в три погибели, страстно мечтая о том, чтобы стать невидимкой.

Новый гость нашарил ручку, громко открыл дверь, ничуть не беспокоясь о том, что его могут услышать, и быстрыми шагами вошел внутрь, негромко насвистывая что-то себе под нос.

Я окончательно успокоилась. Это был, конечно, папа, кто же еще! По привычке обходит ночью свой любимый музей. Он зажег газовый рожок, и мастерская наполнилась ровным мягким желтым светом.

Мне захотелось узнать, увидит ли папа Фагенбуша, и я посмотрела на место возле полок, где тот прятался, но Фагенбуш исчез.

Я завертела головой, чтобы найти, куда он переместился, едва не свернула себе шею, но Фагенбуша вначале так и не обнаружила и лишь потом уловила краем глаза легкое движение и успела заметить, как Фагенбуш неслышно выскользнул из мастерской. Вот проходимец! Хорошо еще, что не огрел при этом папу по голове и не обнаружил меня в моем укрытии.

Скорчившись на дне ящика, я поняла, что необходимо выработать план, который позволит мне добраться до статуи раньше, чем это успеет сделать кто-то другой. Вначале мне пришло в голову утащить статую к себе в спальню, но, представив, что при этом придется спать рядом с этой покрытой проклятиями и переполненной черной магией вещицей, я передумала. В конечном итоге я остановилась на том, чтобы сейчас припрятать статую куда-нибудь, а утром вернуться за ней раньше, чем папа позавтракает.

Мне показалось, что отец целую вечность искал то, за чем пришел в свою мастерскую, но наконец он выключил свет и ушел, громко захлопнув за собой дверь. На всякий случай я еще несколько минут подождала, чтобы убедиться в том, что папа не возвратится. За это время мои глаза привыкли к темноте, и я довольно ловко выбралась из ящика и подошла к полке. Я прихватила статую Бастет уже знакомой вам тряпкой, перенесла в ящик, где недавно пряталась сама, и присыпала сверху стружками. Потом взяла свой керосиновый фонарь – он погас и потому был теперь совершенно бесполезной штуковиной. В полной темноте я выбралась из мастерской в Египетский зал.

Ночной музей показался мне необычно оживленным. Со всех сторон до меня доносились скрипы и стоны, они звучали все громче и чаще. Сильно сжав в ладони три своих амулета, я бросилась бегом через зал. Проносясь мимо экспонатов, я чувствовала, как внутри этих мертвых предметов что-то шелестит и шевелится, а навстречу мне из углов тянутся непроглядно-черные бесформенные тени. Все это подхлестывало меня, заставляя лететь стрелой.

Надеюсь, теперь-то вы понимаете, почему я терпеть не могу находиться в музее ночью?