– Я понимаю вас, Повилас, – тускло сказал Клиховский. – Стоять на мине и вправду очень страшно. Как на эшафоте с петлёй на шее.

Покидая Пиллау, доктор Хаберлянд оставил Клиховскому и квартиру, и подвал-бомбоубежище. Теперь Клиховский жил в подвале. Половину каморки занимал дощатый стеллаж с имуществом Хаберлянда. Вечерами Клиховский лежал на топчане при свете коптилки и размышлял обо всём подряд. Иногда с тоской вспоминал сыновей. Какие они сейчас, Берчек, Людвичек и Чарусь? Помнят ли отца? А он их помнил и любил. Потому и находился в Пиллау. Он не хотел, чтобы двое его мальчиков погибли, как погибли оба его брата.

Сейчас Клиховский думал о Лохштедте. Прежде он не бывал в этом замке, хотя общество «Сила через радость» включило Лохштедт в туристический маршрут. Потом Эрих Кох, гауляйтер Восточной Пруссии, прибрал замок себе под резиденцию, и экскурсии прекратились. Нынешний Лохштедт выглядел как загородное имение, но Клиховский легко определил планировку древней твердыни. Два рва в виде подковы. Предместье – форбург. Линия стен и форт-барбакан. Часовня – это рыцарская капелла, и понятно, где был конвентхаус. Если учесть, что в водах залива в древности возвышалась башня-данцкер, тевтонский извод идеи донжона, то ясно, где располагался бургфрид – главная башня. В лёгком и мощном воображении Клиховского замок Лохштедт стоял над водами Фриш-Гафа целый и невредимый – только призрачный.

Его воздвигли в конце тринадцатого века на устье пролива из Балтики во Фриш-Гаф. В Тевтонском ордене Лохштедт отвечал за охрану корабельного пути и добычу янтаря. На побережье торчали виселицы для нарушителей закона – тайных сборщиков «замландского золота». Однако четыре века назад пролив занесло песками, а Орден угас. Лохштедт был заброшен и тихо ветшал. Строители Шведской цитадели, новой крепости в Пиллау, начали разбирать его на кирпичи. От замка сохранились только два здания и подземелья.

За дверью каморки послышались неуверенные шаги, потом раздался стук. Наверное, это пришёл кто-то из соседей по подвалу, потому что в городе царил комендантский час. Клиховский поднялся с топчана и открыл. В темноте прохода стоял Пакарклис. Он держал в руке бутылку с сургучом на горлышке. Круглые стёкла его очков горели, отражая огонёк коптилки.

– Сегодня вы спасли мне жизнь, Винцент, – сказал литовец. – Я должен поблагодарить вас. Я постараюсь отплатить, мой друг. А это – спирт.

Клиховский уже почти забыл о том, что приключилось днём. Да, он мог погибнуть. Но не погиб. И больше беспокоиться тут не о чем. Клиховский давно привык выбрасывать все мысли о смерти, если угроза миновала.

– Располагайтесь, – пригласил он.

Спирт разлили в чашки Хаберлянда из дорогого мейсенского фарфора.

– Как вы пережили войну, Повилас? – осторожно спросил Клиховский.

Это был самый главный вопрос, и от ответа зависело всё.

До войны Литва прокладывала свой путь, лавируя между большевистской Россией, нацистской Германией и санационной Польшей. Пакарклис считал, что для самосохранения Литва должна примеряться к наиболее сильному соседу. Но в 1940 году Россия бесцеремонно поглотила Литву. В независимом государстве Пакарклис был окружным прокурором, под коммунистами стал комиссаром юстиции. Когда началась война, он отступил с русскими, потому что не верил в победу Гитлера. Преподавал. С русскими и вернулся домой.

– Я написал письмо в Академию наук, – рассказал Пакарклис. – Составил перечень учреждений Германии, где могут содержаться культурные ценности Литвы. Меня отправили в штаб фронта, затем в штаб армии. Генерал Галицкий проявил щедрость и сообщил мне, что фашистские книги Советам ни к чему.