Длинные сочленения замка Мальборк растянулись по правому берегу Ногата, будто исполинская, разобранная на части машина вроде катапульты. Геометрия стен и башен была промерена линейкой и циркулем с немецкой точностью: плоскости и ровные дуги; цилиндры, кубы, трапеции и конусы – ни одного прихотливого изгиба или вольной завитушки. Краснокирпичная кладка, подсвеченная закатом, саднила взгляд, как ржавчина. Черепичные кровли и арочные фронтоны багровели в смуглой августовской синеве неба и перевёрнуто отражались в гладкой реке. Своей неподвижной и мертвенной правильностью замок словно спорил с живым трепетом божьего творения.

Краковский каноник Ян Длугош рассматривал тевтонскую твердыню и понимал, что Польша победит Орден лишь тогда, когда изгонит рыцарей из Мальборка – немецкого Мариенбурга. Великие сражения ничего не изменят. Полвека назад король Ягайло разбил тевтонцев у деревни Грюнвальд, но не сумел взять замок, и Орден остался в Польше, как стрела, вонзённая в тело. А нынешней весной рыцарь Ганс фон Байзен, предводитель мятежников, снова осаждал Мальборк с войсками из Гданьска и Эльблонга – немцы называли эти города Данцигом и Эльбингом, – но, увы, отступился, и тевтонцы угрожают полякам по-прежнему. Вот потому король Казимир должен захватить столицу непреклонного Ордена. Лучше без напрасной христианской крови. И он, Ян Длугош, коронный негоциатор, обязан помочь своему государю.

На левом берегу Ногата выстроились в ряд пушки на колёсных лафетах; немцы прозвали их «шарф-метцен» – «меткие девки». Гулко гремели выстрелы, ядра со звоном били в стену, и слышался шорох сыплющихся кирпичей. Замок отвечал приглушённым лаем бомбард; их снаряды вязко шлёпались вокруг пушек в истоптанную траву, будто каменные яблоки. Бойницы стен и башен, озаряясь изнутри, часто трещали малыми ручными орудиями – гуфницами, пишталями и фистулами, и польские пушкари прятались от смертоносного чугунного гороха за большими щитами-павезами со шляхетскими гербами.

Длугош веточкой обмахивался от назойливых вечерних комаров.

– Пан каноник, дозволите отвлечь?..

Длугош оглянулся. Сзади переминался с ноги на ногу некий юнец, одетый небогато, но как шляхтич: шитый доломан с частыми пуговицами и ферезия с откидными рукавами. Юнец тискал в ладонях старую шапку-рогатовку.

– Кто ты и чего просишь? – с подозрением спросил Длугош.

С младых лет он служил отцу Збигневу Олесницкому, сначала епископу, а потом кардиналу. Олесницкого называли подлинным властителем Польши. Он немало посодействовал умалению вековых прав короны в пользу сейма. Конечно, король Казимир не любил пана Збигнева, но волей-неволей считался с ним, а свою неприязнь вымещал на кардинальском секретаре – на Длугоше. И блистательная пустоголовая клика, что вертелась у трона, тоже ополчилась на каноника. Пять месяцев назад кардинал скончался. Дела у каноника пошли совсем плохо. Слава святому Станиславу, что король, уважая в Длугоше дар дипломата, всё же позвал его вести переговоры с тевтонцами, осаждёнными в Мальборке. Длугош очень рассчитывал, что успех этих переговоров вернёт ему расположение короля. Но кто этот юнец? Уж не посланец ли коварных князей или магнатов, желавших окончательного падения каноника?

– Я Каетан герба Клиховских, – представился юнец. – Владею малым имением Залесе-Погожель. А здесь командую «копьём» Торуньской хоругви.

Войсковой стан занимал обширную луговину по левому берегу Ногата. Магнаты и князья, города и епископства собрали для короля свои отряды – хоругви, но вечная польская ревность к чести не позволили соблюсти на стане порядок. Шатры торчали как попало и теснили друг друга, стараясь выгадать место поближе к королевскому лагерю. Всюду бродили кони и грудились обозы. На шестах полоскались знамёна с гербами: с ладьёй «Лодзи», луной «Леливы», платком «Наленча», щитом «Янины», якорем «Огончика», чёрным орлом «Сулимы», тремя зубчатыми башнями «Гржималы». Перестрелка через реку войсковому стану ничуть не мешала. Перестукивались молоты кузниц, звучали голоса и смех, кто-то ругался, а кто-то пьяно пел под урчание лиры.