Монах отдал приказание, и солдаты бросились на полубак. Однако каюта Жуана Алмейду оказалась пустой.

– Куда девался штурман?! – резко спросил монах, мигом сняв словно карнавальную маску смиренное выражение на упитанном обрюзгшем лице.

– Не знаю… – Капитан растерянно развел руками. – Может, не вернулся с берега?

Он солгал. Альфонсо Диас знал, что штурман не покидал каравеллы. Едва «Ла Маделена» причалила к молу, Жуан Алмейду закрылся в своей каюте, уведомив капитана, что никуда не пойдет, хочет как следует выспаться. Альфонсо Диас, может, и поверил бы штурману, но он слишком хорошо его знал.

Португалец был вынослив, как горный мул. Когда во время продолжительного шторма все валились с ног, штурман стоял у руля словно скала; его не смущали ни дождь, ни ветер, ни качка, когда палуба уходит из-под ног и человеку хоть за воздух держись.

Похоже, на Готланде, главном торговом перекрестке Балтики, где у них была короткая стоянка, чтобы запастись продовольствием, – на острове все было куда дешевле, чем в Амстердаме – Жуан Алмейда получил какое-то неприятное известие. Весь остальной путь до самой Севильи он был мрачнее грозовой тучи, а на вопросы капитана часто отвечал невпопад.

– Не знаете или не хотите сказать, сеньор капитан? – спросил монах, прищурив левый глаз – будто целился из мушкетона.

– Клянусь святой пятницей – мне неизвестно, где сейчас может находиться штурман! – вспылил Альфонсо Диас. – Я спал, когда вы пришли!

– Тогда, с вашего позволения, мы обыщем судно.

– Ищите, – устало сказал капитан, ругая себя последними словами за нечаянный порыв.

Инквизиторы не любили, когда на них повышали голос. Это могло окончиться печально для капитана «Ла Маделены».

Солдаты Эрмандады заглянули в самые потайные уголки на каравелле, но штурман словно в воду канул. Впрочем, скорее всего, так оно и было, Альфонсо Диас вдруг вспомнил плеск воды за бортом. Похоже, Жуан Алмейда не стал дожидаться, пока его арестуют…

– Вы пойдете с нами, – непререкаемым тоном приказал монах-доминиканец; солдаты мигом окружили капитана и забрали у него перевязь со шпагой.

– Почему?! – воскликнул Альфонсо Диас, совсем утратив самообладание. – Нет, нет, я не могу… Я не могу оставить судно! Здесь у меня товар, я должен отправить его на склад, затем нужно рассчитаться с командой… Я не могу!

– На ваше судно наложен арест… до выяснения всех обстоятельств дела. – Доминиканец снова принял кроткий вид. – Вы не беспокойтесь, сеньор капитан, его будут охранять. Что касается вас, – тут инквизитор перевел взгляд на дрожавших от страха матросов, – то вам придется пройти в кордегардию[29] и дать там необходимые показания альгвасилу[30].

На пристани капитана ожидала тележка, в которую был запряжен унылый старый мул. Он даже не реагировал на полчища мух, облепивших его словно сдобный медовый хлебец. Альфонсо Диаса усадили на тележку, которую тут же окружили солдаты. Монах-инквизитор, подоткнув сутану, взгромоздился на невысокую послушную лошадку, и вся эта небольшая процессия направилась на окраину Севильи, к замку Трианы. Число севильских инквизиторов было настолько значительным, что определенный для их проживания монастырь оказался слишком тесным, и трибунал разместился в замке.

Старинный замок Трианы имел и другое название – Святая Обитель. Так обычно именовали тюрьму инквизиции. Вследствие мавританского влияния, все еще доминировавшего не только в архитектуре, но и в повседневной жизни города, Святая Обитель была обращена на улицу глухой стеной. Еще совсем недавно арабская речь звучала на улицах Севильи так же естественно, как испанская, пока не вышел специальный указ, запрещавший горожанам говорить по-арабски. Поэтому и мориски, и мараны