, перевязал чистой тряпицей и вернулся к своему занятию, которое вскоре благополучно завершил. Чувствовал он себя вполне сносно, если не считать простудного кашля, которым мучился каждую весну, так что о «пустяковой царапине» даже не беспокоился – на ночь сменил повязку, наложив целебную мазь для скорейшего заживления, и забыл о досадной неприятности. А на следующий день слег. Чувствительный брат Колум, вспомнив о том, что увидел, когда с руки мечущегося в жару Ниалла сняли повязку, вздрогнул. Ладонь несчастного камнетеса опухла, сама рана загноилась и стала грязно-коричневой, а уж запах!.. Брат Даллан, будучи слепым и потому обладавший исключительно тонким обонянием (вдобавок к слуху и чувствительности пальцев), едва втянул носом спертый воздух кельи – и тут же вылетел наружу. Причем после утверждал, что сие жуткое зловоние почуял уже с утра, когда брат Ниалл еще ощущал себя здоровым… В общем, дело было плохо. К вечеру, несмотря на все старания общины, камнетесу стало только хуже. Его бил озноб, пот катился градом с бледного, отекшего лица, любое прикосновение вызывало невыносимую боль, глаза ввалились. Монахи оставили все дела и сменялись у постели больного каждый час, пытаясь хоть как-нибудь облегчить его муки, но по каменному лицу брата Эдриана, кое-что смыслящего в целебных травах, было понятно – несчастного уже не спасти.

– Скрипишь?.. – раздалось от порога.

Брат Колум нервно вздрогнул и оглянулся. Лист прятать не стал – он узнал голос слепого Даллана, надо полагать вернувшегося из кельи, где доживал последние часы брат Ниалл.

– Да вот, решил…

– Не объясняй, – понимающе прогудел сосед, входя внутрь и присаживаясь на свой тюфяк у противоположной стены. – Слышал, как пером бумагу царапал, торопился. В летописях-то каждую буковку выводишь… О наших горестях пишешь?..

– Да. – Брат Колум глянул на свечу. Вот-вот погаснет! – Я уже заканчиваю… Как он?

Слепой монах не ответил. Стремительно порхающее над листом пергамента перо вдруг словно споткнулось, замерло в воздухе. Летописец медленно выпрямился и, вперив остановившийся взгляд в неровную стенку перед собой, выдохнул, не оборачиваясь:

– Он…

– Да.

Огонек свечи дрогнул, вспыхнул напоследок и погас. Маленькую келью затопил холодный ночной мрак.

Теперь их осталось всего десять.

Лорд Мак-Лайон, заложив руки за голову, лежал на узкой кровати прямо в сапогах и смотрел в потолок. За окном начинало светать. Вообще-то стоило бы хорошенько выспаться, учитывая три предыдущих суматошных дня, но, как назло, сон не шел. В голове теснились мысли, а перед глазами – лица, лица, лица…

Во-первых, семейство О’Нейллов. Не такое уж оно большое на поверку оказалось. Всяких там двоюродных и троюродных родственников в расчет не берем, а под одной крышей живут, считай, только шестеро: собственно вождь, его семья, его сестра и его племянник.

И для начала – о сестре! Дейдре Мак-Кана, в девичестве О’Нейлл. Глаза цвета весенней зелени, черные гладкие волосы, белая кожа без единой морщинки… Возлюбленная государя Шотландии и просто очень красивая женщина, несмотря на возраст. Его величество можно понять, она в свои сорок выглядит не старше тридцати… Бесспорно – хороша! И не дурочка, что, увы, частенько дается в нагрузку к милому личику. Сына любит до дрожи, чем иногда ставит последнего в неловкое положение. А что поделаешь – мать!.. Ради обожаемого отпрыска на край света пойдет и даже с родным братом ругаться будет, несмотря на то что он старший. И вождь клана до кучи…

Дэвин, он же сын покойного Домналла, он же брат Дейдре и глава северных О’Нейллов, – человек нелюдимый и крайне подозрительный. Но при всем при этом, безусловно, вождь из него вышел стоящий. И хозяин хороший. Все у него при деле, дом – крепость, бойцы как на подбор… Странно только, что в короли не рвется, по примеру батюшки. Казалось бы, сам бог велел!