– Вы готовы? – спросил Фарзад, театральным жестом протягивая руку к портьерам.

– Оружие при мне, – сказал я с улыбкой, – если ты эту готовность имеешь в виду.

Он раздвинул портьеры, за которыми открылся неосвещенный коридорчик с широкими дверями в конце. Подойдя к ним, Фарзад толкнул в стороны скользящие створки и пропустил меня вперед.

Открывшееся моему взору помещение уходило так далеко вверх, что я с трудом различал детали освещенного солнцем потолка, а в ширину явно превосходило средний из трех домов, принадлежавший семье Фарзада. В центре этого огромного зала стояли два длинных стола, рассчитанные – судя по числу приборов – десятка на три персон в общей сложности. Но в данный момент сидевших за столами мужчин, женщин и детей было гораздо меньше.

У дальних стен слева и справа, не отгороженные от основного помещения, расположились две кухни, каждая с полным набором утвари и оборудования. Двери в стенах первого этажа указывали на наличие других комнат за пределами главного зала. Перекрытия между верхними этажами были сломаны; их заменяло хаотичное подобие строительных лесов на бамбуковых подпорках с пролетами высотой в рост человека. Дощатые мостки разных уровней соединялись приставными лестницами, и на этих мостках тут и там копошились люди.

Как раз в эту минуту открылся новый просвет в муссонных тучах, и после пасмурной паузы солнце хлынуло в высокие решетчатые окна фасада, растекаясь по залу золотисто-топазовым сиянием. Ощущение было как в кафедральном соборе, но без внушаемого там благоговейного страха.

– Фарзад! – пронзительно вскрикнула одна из женщин, и все головы повернулись в нашу сторону.

– Привет, мама! – сказал Фарзад, держа руку на моем плече.

– Что?! «Привет, мама» и всего-то? – завопила та. – Я вот сейчас возьму этот «привет» и отлуплю тебя им, как дубиной! Где ты пропадал всю ночь?

Вслед за ней к нам устремились и остальные люди из-за столов.

– Я привел в гости Лина, ма, – поспешно сказал Фарзад в попытке отвлечь внимание от себя.

– Ох, Фарзад, сын мой! – Она всхлипнула и сжала сына в удушающе-крепком объятии. Затем резко его оттолкнула и с размаху влепила пощечину.

– Ой! Мама! – заныл Фарзад, хватаясь за щеку.

Его маме было за пятьдесят. Невысокая женщина хрупкого сложения, она носила короткую стрижку, хорошо сочетавшуюся с мягкими чертами лица. Простое платье в полоску дополнялось цветастым передником и бусами из тщательно подобранных по размеру и форме жемчужин.

– Что ты вытворяешь, гадкий мальчишка? – гневно спросила она. – Или ты подрядился работать на местную клинику, поставляя им пациентов с этими самыми… как их?

– Сердечными приступами, – подсказал седовласый мужчина, вероятно ее супруг.

– Вот-вот, доводишь всех нас до этих самых.

– Ма, но в этом нет моей…

– А вы, значит, и есть тот самый Лин! – сказала она, прерывая сына и обращаясь ко мне. – Дядя Кеки, да воссияет его дух в наших глазах, много о вас рассказывал. А обо мне он не упоминал? О своей племяннице Анахите, матери Фарзада, жене Аршана? Дядя говорил, что с вами мало кто может потягаться в философских спорах. Для начала хотелось бы знать, как вы трактуете дилемму свободы воли и детерминизма?

– Дала бы человеку дух перевести, мать, – упрекнул ее отец Фарзада, пожимая мне руку. – Меня зовут Аршан. Очень рад познакомиться с вами, Лин.

Затем он повернулся к Фарзаду и устремил на него суровый, но в то же время любящий взгляд:

– Что касается вас, молодой человек…

– Я могу оправдаться, па! Я…

– Оправдываться будешь после хорошей порки! – снова взвилась Анахита. – Да и чем ты сможешь оправдать наши страхи, когда мы все глаз не сомкнули в прошлую ночь? Чем ты оправдаешь терзания твоего отца, который до рассвета бродил по улицам, воображая, что ты попал под грузовик и лежишь раздавленный где-нибудь в грязной канаве?