Питер составил письмо Бобу и отправил его сестре Карлотте. Если кто-то и знает, как связаться со скрывающимся Джулианом Дельфики, – это монахиня, которая когда-то его нашла. Таково единственно возможное решение задачи, которую задал информатор.

В конце концов Питер пошел спать, зная, что все равно долго не проспит – он наверняка встанет и заглянет в сети, посмотреть реакцию на свою статью.

А что, если никто не обратит внимания? Если ничего не случится? И он скомпрометировал личность Локка без всякой выгоды?

Лежа в кровати и притворяясь перед самим собой, будто может уснуть, Питер слышал, как похрапывают родители в своей комнате на противоположной стороне коридора. Слышать их было и странно, и уютно. Странно, потому что человек, который волнуется, что нечто им написанное не вызовет международной реакции, живет в доме родителей – единственный оставшийся дома их ребенок. Уютно, потому что к этому звуку он привык с младенчества, как к гарантии, что они живы, что они рядом, и, когда чудища выпрыгнут из-под кровати, родители услышат, как он зовет на помощь.

У чудищ за много лет изменились морды, и прятались они в углах комнат, очень далеких от комнаты Питера, но звук из комнаты родителей был свидетельством, что мир еще существует.

Питер знал (хотя и не понимал почему), что письмо, посланное Джулиану Дельфики через сестру Карлотту и через ватиканского друга, положит конец этой долгой идиллии – плести международные интриги, пока мама готовит ему завтраки. Он наконец вступал в игру сам, не как сдержанный и серьезный комментатор Локк или горячий демагог Демосфен – электронные конструкции оба, – а как Питер Виггин, человек из плоти и крови, которого можно поймать, которому можно сделать больно, которого можно убить.

Если что-то и давало ему заснуть, так вот эта мысль. Но вместо тревоги Питер ощутил облегчение. Покой. Его долгое ожидание почти закончилось. Он заснул и проснулся, когда мама позвала завтракать.

Отец за завтраком читал газету.

– Па, что там пишут?

– Пишут, что этих детей похитили русские. И отдали под контроль известному убийце. Трудно поверить, но вроде бы про этого Ахилла все известно. Выкраден из психбольницы в Бельгии. Черт, в сумасшедшем мире живем. Это мог быть и Эндер.

Питер заметил, как окаменело лицо матери на миг при имени Эндера. Знаю, мама, знаю, Эндер – дитя твоего сердца, и тебе даже имя его слышать больно. Сердце у тебя болит и по любимой Валентине, которая покинула Землю и не вернется никогда, по крайней мере при твоей жизни. Но твой первенец все еще с тобой, талантливый и красивый сын Питер, которому предстоит подарить тебе талантливых и красивых внуков, а может быть, и еще что-нибудь сделать – например, установить мир на Земле, объединив ее под властью одного правительства. Может, это тебя хоть как-то утешит?

Вряд ли.

– А этого убийцу зовут Ахилл… как дальше?

– Фамилии нет. Как у поп-звезды.

Питер внутренне сжался – не от слов отца, а оттого, что чуть не исправил «Ахилл» на «Ашиль». Поскольку ни в одной газете наверняка не было французского произношения имени Ахилла, как бы он объяснил такую поправку?

– А Россия, конечно, отрицает? – спросил Питер.

Отец снова пролистал газету.

– Здесь об этом ничего не сказано.

– Класс, – протянул Питер. – Это может значить, что это правда.

– Если бы это было правдой, – возразил отец, – они бы точно отрицали. Русские – они такие.

Будто отец все знал насчет того, какие эти русские.

Надо переезжать и жить отдельно, подумал Питер. Я уже в колледже. Я пытаюсь освободить десять пленников, томящихся за полмира от меня. Может, стоит потратить часть гонораров обозревателя на съем квартиры?