– Я свое сказал. Решать тебе.

Опер решал недолго. Поднялся, полез в сейф, достал оттуда пачку фотографий, початую бутылку водки, а из ящика в столе два пластмассовых стаканчика.

– Один вопросик на предмет проверки искренности конфидента, – он разлил по стакашкам. – А сколько Зверевой лет?

– Пятьдесят два года. А ты… вы что, даже не допрашивали ее тогда?!

– Какое там! Прокурор вякнул, краснея и бледнея: а не ответите, мол, нам на вопросики, она на него глянула – он и заткнулся. Но ей, конечно, не до вопросов тогда было, понимаем. Но и сейчас, Вадик, на протокол положить такую женщину – та-а-кую женщину никто из наших тут не осмелится. Духа не хватит. Уедет – пошлют потом отдельное поручение, на МУР спихнут, а там… Ладно, это теперь уже неважно, а важно то, что шабашник Коровин убиенный тебя не интересует? Так, нет?

– Мне за него платить не будут. А он действительно шабашник?

– Действительно. То опознание участковым полностью подтвердилось. И действительно, ездил в город за водкой. На обратном пути его и замочили.

– О нем мы будем скорбеть. Пока что. Но вспомним непременно, если понадобится. А вот о Пустовалове…

– Бери снимки. Полюбуйся. Это он по первому своему делу, когда напал на соседа по лестничной площадке. У того в результате тяжкие телесные – полгода в гипсе, потом инвалидом стал.

– А чем он его?

– Как и шабашника – топором по голове, тот руками успел закрыться – раздробление обеих кистей, переломы, ну и черепная травма.

– А лицо?

– В материалах уголовного дела сказано: «неизгладимое обезображивание лица» – шрам через весь лоб. Хорошо, черепушка у соседа оказалась крепкая. Вообще – удар в лицо – это на Пустовалова похоже.

– А в горло? Ножом? – насторожился Кравченко.

Опер пожал плечами.

– Просвети меня насчет этого психа, Саша. – Кравченко рассматривал фотографии, где в присутствии понятых тот, кого сейчас разыскивала милиция, демонстрировал что-то следователю на лестничной площадке, видимо, какого-то очень старого дома. – Только странно, что вы следственный эксперимент с невменяемым проводили.

– Не мы, во-первых. А во-вторых, дело еще до судебно-психиатрической было, по горячим следам, так сказать, закрепить хотели. И тогда выводов о его здоровье никто еще никаких не делал.

– Ясненько. А почему он…

– Слушай, я тут в одно место собирался, да ты пожаловал. Получить хочу там консультацию на тот же предмет, что и тебя интересует. Мне этот псих – вот где, – Сидоров показал себе на горло большим пальцем. – Ненавижу эту публику, потому что не понимаю. А тут есть человечек, который с одного взгляда их сечет. В общем, момент назрел – если хочешь, можешь прокатиться со мной. Вреда от этого, думаю, не будет.

– А куда прокатиться? – осведомился Кравченко.

– Да тут недалеко, в лесочке. Интернат там для вот таких, – Сидоров крутанул пальцем у виска, точно будильник заводил. – Лесная школа, в общем, а наши ее «Гнездом кукушки» окрестили. Там прежде и ЛТП наш районный помещался, и наркология, потом все прикрыли, трудоголики расползлись кто куда. Сейчас там только те дурики живут, какие сами того желают и кому совсем уж деваться некуда. Ну и несколько «принудиловок», но это случай особый. Со своим режимом. А зав всей этой богадельней голова светлая. Советы иногда нам дает. Тут у нас весной из части дезертир деру дал с автоматом, шизанутый какой-то. Так ее советы очень даже пригодились. Так что и по Пустовалову…

– Ее советы? – Кравченко ухмыльнулся.

Сидоров в ответ улыбнулся обезоруживающе.

– Ладно, не цепляйся. Ты на колесах? Вот и чудненько. Только пожрать надо сначала заскочить куда-нибудь. Пельмени уважаешь? Ну и лады. Тут есть одно местечко.