– Я тебя не стыжусь. Ты это знаешь. Но дерзости твои терпеть не хочу. У меня от них аппетит пропадает.

– Лиска, веди себя прилично. – Майя Тихоновна прихлопнула скатерть пухлой ладонью, словно муху ловила. – Думаешь, Марине приятны твои грубости? Егор, будь ласков, передай мне гренки.

Багровый Георгий Шипов встал, переломился пополам точно складной метр, дотянулся до блюда с гренками и передал ей. По его виду было ясно: он еле сдерживается.

– Егор, детка, почему ты не пьешь кофе? Остыл ведь. – Майя Тихоновна протянула руку к мельхиоровому кофейнику.

– Я не хочу.

– Глупости. Хочешь, я сейчас сделаю тебе импровизированный кофе-капуччино? Шурочка, у нас остались сливки в холодильнике?

– Сейчас принесу. – Домработница двинулась из столовой.

– Я не хочу кофе-капуччино, Майя Тихоновна, – повысил голос Шипов-младший.

– Тогда какой же кофе ты хочешь? – вопрос прозвучал так, что ответить на него можно было только двумя способами: либо сдернуть скатерть со стола, либо вежливо поблагодарить за заботу.

Парень, видимо, нашел в себе силы: он сглотнул и процедил:

– Черный, если можно, с лимоном.

– Шурочка, не надо сливок. Егорка будет черный с лимоном! – зычно оповестила всех Майя Тихоновна.

Мещерский отметил, с каким властным мастерством эта женщина погасила назревающую ссору.

– Марина Ивановна просила, чтобы вы прошли к ней, – сказал после завтрака Файруз. – Они с Андреем собираются на озеро, составьте им компанию, если хотите.

– Конечно! С удовольствием. Нам прямо сейчас идти? – осведомился Кравченко.

– Да, если вы уже закончили завтракать.

Зверева встретила их в уютном зальчике, расположенном в правом крыле дома. Это была самая просторная и светлая комната дачи, не считая застекленной веранды. Попасть в нее можно было как с обширной террасы-лоджии, так и из гостиной. Вообще зал этот считался центром всего дома. Сюда приходили по вечерам посидеть на кожаных диванах и креслах, погреться у высокого, выложенного красным кирпичом камина, послушать музыку. У огромного панорамного окна, откуда открывался вид на озеро, стоял старый рояль. На нем – ноты, альбомы, магнитофонные кассеты, диски. В дубовых стеллажах вдоль стен – мощная стереосистема, телевизор-видеодвойка. Все стены зала украшали фотографии в рамках.

Мещерский даже зажмурился на миг – ее лицо, везде ее лицо. Снимки, снимки – и везде Марина Зверева. Она в сценических костюмах – фрагменты из опер, она на вручении премий, она на приемах во дворцах, посольствах, на банкетах, на выставках, в гостях. А рядом с ней – боже ты мой, какие лица! Кажется, вся история, все герои нашего времени считали за честь запечатлеться с нею рядом. Она и старый, но все еще великолепный Марио дель Монако на сцене «Ла Скала», она на аудиенции у Елизаветы II в Букингемском дворце: принц Чарлз, галантно целующий ей руку, смеющаяся принцесса Диана. А выше на новом снимке – сияющий благодушием Леонид Ильич, вручающий ей орден, Рейган в шикарном стетсоне, с победоносным видом демонстрирующий ей свое ранчо, Шаляпин-младший за мольбертом, Пласидо Доминго, встречающий ее на пороге своей виллы.

Мещерский услышал восхищенный вздох. Кравченко не отрываясь смотрел на фотографию, где молодая Зверева и такой же молодой, подтянутый, без единого седого волоска Фидель Кастро любовались прибоем на пляже Варадеро.

– Ты посмотри, Барбудос-то в нее по уши, по глазам видно. Какая женщина, Серега! – Кравченко протянул руку и коснулся снимка.

– Кастро был очень хорош двадцать лет назад, – низкий мягкий голос, точно виолончель.