Тирриниэль судорожно сглотнул, не в силах справиться с новыми для себя ощущениями. Оглушенный, ошеломленный и сломленный, он замер посреди белоснежной Рощи, тщетно пытаясь избавиться от нарастающего гула в ушах. Нет, не обида это была и не злость. Не горечь от неправедного обвинения. Не предательство, не боль и даже не ярость. Нет. У него будто душу вырвали. А вместо нее внутри осталась лишь пугающая, стремительно разрастающаяся пустота, в которой глумилась и плескалась, не зная границ, тоска.

Тирриниэль потерянно опустился на колени.

«Что ж, мальчик… может, ты прав: мне действительно пора уходить? Я не смог убедить тебя в самом простом. Не сумел вызвать даже толики доверия, и ты все равно ненавидишь меня, как прежде. Ты никогда не войдешь в мой род. Не станешь под сенью ясеня и не дашь ему новой жизни. Мой народ погибнет в неверии и сомнениях, проклиная меня за ошибки. Ненавидя, как ты сейчас. Наверное, это и есть тот знак, после которого нет больше смысла верить? Но тогда ты действительно прав: мне стало незачем жить…»

Вокруг повелителя сомкнулась темнота, отсекая посторонние звуки, мысли, печали. Куда-то пропали прежние чувства, а вместо них пришло безразличие и непонятная, но спасительная апатия. И только тяжкий ком в груди стал гораздо больше, да сердце дало непредвиденный сбой.

Пора… – шепнуло подсознание, и свет вокруг венценосного эльфа окончательно померк.

Но вот рядом раздался странный звук, нарушив гнетущую тишину. Владыка Л’аэртэ поднял остановившийся взгляд и мертво посмотрел в нахмуренное, смутно знакомое лицо, в котором только спустя несколько секунд признал юного эльфа, зачем-то решившего вернуться. Для чего? Неужто померещилось? Но выцветшие от горя глаза не подвели: Тир действительно не ушел, а теперь со странным выражением изучал постаревшего владыку. Внимательно оценивал. Сравнивал. Пытался понять и почувствовать, что творится у того на душе. Отчего так изменилось его лицо и почему мучительно искривился красиво очерченный рот.

Тирриниэль даже не сопротивлялся, когда чужая мысль осторожно коснулась его смятенного разума. Просто равнодушно следил, как молодой маг неуверенно ворошит его воспоминания, как читает покорно предоставленные мысли и с досадой прикусывает губу, понимая свою оплошность. Он только об одном постарался умолчать, одно-единственное постарался скрыть от пытливого взгляда и сделать так, чтобы Тир никогда не узнал, насколько сильно он укоротил жизнь одного глупого эльфа, когда рискнул провести свое первое полноценное единение.

Но, кажется, и с этим справился не очень хорошо.

– Извини, – наконец, глухо уронил Тир, отводя глаза. – Я не знал, что все так плохо.

Владыка Л’аэртэ с холодным безразличием посмотрел на свою последнюю надежду.

Вот теперь ему действительно стало нечего скрывать. Он больше ни на что не претендовал. Не надеялся и уже не требовал. Просто ждал со смирением тысячелетнего старца. И реши Тир сейчас покинуть Темный лес, не стал бы его останавливать. Не ответил бы ни на одно обвинение и принял бы его с такой же несвойственной покорностью. Он бы просто умер, не сходя с этого места, и не пожелал бы иного.

Однако Тир не стал ничего говорить. Недолго поколебавшись, он неожиданно обнял родича за плечи, ненавязчиво подтолкнув в сторону печально шумящих ясеней. А затем осторожно усадил, принес откуда-то свежую воду, проследил, как бессильно упали некогда крепкие руки, и, наконец, тяжело вздохнул.

– Торкова лысина! Кажется, я перестарался… эй, эй! Не спи, кому сказал! Если ты помрешь, думаешь, мне легче станет? Открой глаза, остроухий! – он потряс усталого эльфа за плечи, но тот только вяло мотнул головой и едва не упал, все больше впадая в непонятное оцепенение. – Ну нет, так дело не пойдет! Я тебе что, нанимался на этот дурацкий трон?! А вот Торка лысого! Не выйдет!