Оказывается, на пути попалась свинья.
– Правда, он сейчас такой красивый? А мне надо было его хлестнуть, когда он дернул в сторону, да?
– Да нет, лучше не надо.
– Почему?
– Потому что лошади – это лошади, а свиньи – это свиньи. И для лошадей вполне естественно шарахаться от свиней.
– А-а!
Он поглядел сбоку на ее лицо. Линия щеки и подбородка у нее мягкая и довольно красивая.
– А я ведь вас не узнал, – оказал он. – Вы так выросли!
– А я вас сразу узнала. И голос у вас все такой же, пуховый.
Они опять немного помолчали, пока она вдруг не призналась:
– Он и вправду не слушается поводьев. Это он домой торопится.
– Давайте я теперь буду править?
– Да, пожалуйста.
Он встал и взял у нее вожжи, а она пригнулась и под вожжами пробралась на его место. Волосы у нее пахли в точности, как свежее сено.
Избавившись от обязанностей возницы, она принялась с интересом разглядывать Марка своими яркими голубыми глазами.
– Сесили боялась, что вы не приедете, – заметила она вдруг. – Что за люди эти старики Стормеры?
Он почувствовал, что краснеет, подавил волнение и ответил:
– Это только он старый, а ей лет тридцать пять, не больше.
– Тридцать пять – это тоже старая.
Он удержался от ответа: «Конечно, для такого ребенка, как вы, все старые», – и вместо этого поглядел на нее. Точно ли она такой уж ребенок? Роста она, кажется, довольно высокого (для девушки) и не очень худощава, а в лице ее есть что-то чистосердечное, мягкое, словно ей очень хочется, чтобы все были к ней добры.
– Она очень красивая?
На этот раз он не покраснел: слишком уж велико было смятение, вызванное ее вопросом. Если он скажет: «Да!» – то словно перед всем миром признается в своем обожании, иной же ответ был бы просто предательством, подлостью. Поэтому он все же сказал: «Да», – изо всех сил прислушиваясь к собственному голосу.
– Я так и думала. Она вам очень нравится?
Он с трудом подавил что-то подкатившее к горлу и опять сказал:
– Да.
Ему захотелось возненавидеть эту девочку, но почему-то это было невозможно: она казалась такой кроткой, такой доверчивой. Она глядела теперь прямо перед собой, и губы у нес все еще были приоткрыты, так что это у нее, видно, не зависело от нрава чалого конька Болеро, и все равно, рот у нее красивый и носик тоже, коротенький, прямой, и подбородок, и вся она такая беленькая. Мысли его вернулись к другому лицу, яркому, полному жизни. И вдруг он обнаружил, что не может себе его представить – впервые за все время разлуки оно отказывалось возникнуть перед ним.
– Ой! Смотрите!
Она тянула его за рукав. На луг за живой изгородью с неба камнем падал ястреб.
– О-о, Марк! Он схватил его, схватил!
Она спрятала лицо в ладони, а ястреб с крольчонком в когтях уже взмывал ввысь. Все это было так красиво, что Леннан даже не испытал жалости к погибшему кролику, но девочку ему хотелось погладить по голове, успокоить. Он сказал:
– Ну, ладно, ладно, Сильвия, ну, не надо. Кролик уже мертвый. И вообще, ведь это же закон природы.
Она отняла ладони – казалось, она вот-вот заплачет.
– Бедный кролик! Он был совсем еще маленький!
XII
Назавтра под вечер он сидел в курительной комнате с молитвенником в руках и, морща лоб, читал венчальную службу. Молитвенник был миниатюрный, специально рассчитанный на то, чтобы не оттопыривать кармана. Впрочем, это не имело значения, ибо даже если бы Марк и мог разобрать слова, он все равно не понял бы, что они означают, поскольку занят он был размышлениями на тему о том, как лучше обратиться с некоей просьбой к некоей персоне, которая сидела позади него за большим бюро с выдвижными крышками и выбирала из коробки искусственных мух для наживки. Наконец он остановился на следующем: