– В общем, хочу сказать, что у всех у нас свои версии, но перед вами откроется куда больше дверей, чем перед любым из нас, – сказал Лайл, нервно дергая ногой под столом. – Дело в том, что с вами хотят говорить.

– Наверное, да.

Я махнула рукой в сторону кувшина рядом с ним, и он налил мне оттуда пива в пластиковый стакан, но получилось, что в стакане оказалась одна пена. Он тут же, приложив палец к носу, опустил палец в стакан и, сбив пену, подлил пива.

– Итак, какая компенсация вас устроит?

Он передал мне стакан, я поставила его перед собой, не решаясь сделать глоток после его манипуляций.

– Может быть, имеет смысл рассматривать каждый случай отдельно? – сказала я, делая вид, что раньше это не приходило мне в голову. – Наверное, в зависимости от усилий, которые придется затратить на поиски нужного человека, и от тех вопросов, которые вы захотите ему через меня задать.

– Знаете, список у нас будет длинным. А вы действительно совсем не общаетесь с Раннером? У большинства из нас он на первом месте.

Раннер, чтоб его, блин… За последние три года он один раз мне позвонил и сначала бормотал в трубку что-то нечленораздельное, а потом перешел на крик: срочно вышли денег! С тех пор ни слуху ни духу. Черт, да и до этого звонка он нечасто проявлялся. Время от времени он материализовывался во время судебного процесса над Беном, иногда в странном пиджаке и галстуке, но в основном в том же, в чем спал, – настолько пьяным он являлся. В конце концов адвокат Бена попросил его больше не приходить.

Сейчас он представал в еще худшем свете, ведь все в Клубе утверждали, что убийца – он. Еще до убийств он, насколько мне известно, трижды попадал за решетку, правда, по каким-то пустякам. И тем не менее Раннер вечно ходил в долгах из-за азартных игр, а ставки он делал везде – на спортивных соревнованиях, на собачьих бегах, в бинго – и на все, даже на прогноз погоды. К тому же его когда-то обязали платить алименты на наше содержание. Убийство семьи избавило бы его от этого.

Вот только я никак не могла представить, чтобы Раннер мог выкрутиться после такого: кишка тонковата, да и амбиций определенно не хватает. Он даже для несчастной оставшейся в живых собственной дочери был хреновым отцом. После убийств он несколько лет болтался в Киннаки и окрестностях, время от времени куда-то пропадая не на один месяц и присылая мне перевязанные изолентой коробочки то из Айдахо, то из Алабамы, то из Уиннера в Южной Дакоте с фигурками девочек то с зонтиком, то с котенком. Впрочем, до меня всегда доходили только черепки. Я знала, когда он возвращается в Киннаки, не потому, что он меня навещал, а потому, что в окнах убогого домика на горе зажигался такой же убогий огонек. Если Диана натыкалась на него где-то в городе, то дома, дымя сигаретой, бурчала что-то вроде «явился не запылился». Было в нем что-то жалкое и одновременно пугающее.

Вероятно, мне все-таки крупно повезло, что он лишил меня своего общества. Когда летом за полгода до убийств Раннер к нам вернулся, он только и делал, что дразнил меня и злил. Сначала бросал на меня косые взгляды или хватал за нос, но потом его шутки становились все злее. Однажды, придя с рыбалки, он протопал по всему дому в огромных мокрых сапогах и начал барабанить в дверь ванной, где я в это время купалась, и орать: «А ну, открывай! У меня для тебя сюрприз!» В конце концов он вышиб дверь, ввалился в ванную с узлом в руках и, дыша пивным перегаром, плюхнул мне в воду живую полуметровую зубатку. Больше всего меня тогда напугала бессмысленность этой выходки. В панике я начала биться и барахтаться в воде, потому что рыбина разевала усатый рот, как какое-то ископаемое чудовище, и противной скользкой кожей задевала тело. Мне казалось, она ухватит меня за пятку и двинется вверх по ноге, надеваясь на нее, как сапог.