Одет он был в рубище без рукавов, свисавшее до самых лодыжек, по фактуре похожее на многослойную паутину синего цвета. Подпоясан толстым куском веревки – весьма удобно. Узловатые запястья наподобие наручей были обернуты такой же синей материей.

Я осторожно прихлебнула из плошки и довольно причмокнула. Это был густой картофельный суп-пюре с ярким пряным ароматом, не обжигающе горячий, но сильно теплый – как раз то, что нужно для моего исстрадавшегося желудка. После первого глотка мне показалось, что я могу выпить десять таких порций, но, дойдя до половины миски, поняла, что организму не справиться. Понадобится время, чтобы привыкнуть к нормальной человеческой пище.

Краем глаза я видела, как старичок внимательно, с интересом и одобрением следит за мной. Было очень неудобно отдавать недоеденную еду, с детства учили оставлять тарелку пустой, но дедок не обиделся, а только покивал и тару у меня забрал.

– Могу я спросить у вас, где я … – начала было я.

Но старик мягко похлопал меня по плечу, что-то промычал и вышел в невообразимого вида дверь, очертаниями повторяющую трещину в каменной стене пещерки.

Дремота медленно обволакивала сознание, но любопытство снова одержало победу над сопротивляющимся разумом, и я вяло огляделась. Помещение было совсем маленьким, без окон, со светло-серыми каменными стенами, плавно переходящими в потолок и пол, из чего я заключила, что все еще нахожусь под землей. Во всех стенах были небольшие углубления и ниши разной формы и размеров. Создавалось некоторое ощущение, что я лежу в кладовке. Видимо, меня решили заготовить. На зиму. Какое-никакое, а мясцо – на холодец должно хватить. Хотя после моего многодневного голодного турне в темноте блюдо будет совсем ненаваристым.

В массе своей ниши были пустые, но в некоторых стояли светящиеся голубые камни, свет от них исходил живой, пульсирующий, как будто внутри был заключен голубой огонек от свечи. Я лежала на странном ложе из пористого материала. Из такого же была сделана дверь. Напротив, рядом с проемом, находилось небольшое кресло, а у изголовья высился столик, на котором стояла железная кружка. С водой – проверила я. Когда дошла очередь до постельного белья, сон почти сморил меня, я только подумала, что закутана во что-то тонкое, нежное и в то же время очень мягкое и теплое. Завернувшись до самого кончика носа в воздушное серебристое одеяло, легкое, как паутина, и теплое, как кусок овечьей шкуры, я с наслаждением провалилась в сон.

Я просыпалась и снова засыпала. И с новым пробуждением чувствовала, как силы постепенно возвращаются, а раны, промытые и перевязанные в период моего беспамятства, заживают и начинают жестоко чесаться. Каждый раз, открывая глаза, я видела тарелку супа на столике и удалявшегося старика, уносящего старые повязки. А лицо и израненные конечности приятно холодила какая-то белесая мазь. Откуда он узнавал, что я пришла в себя, да еще успевал к этому времени подогреть еду, понятия не имею. На все мои вопросы только тепло улыбался, качал головой и что-то мычал. Про себя я прозвала его «дед Герасим».

Оказывается, я была недалека от истины – на мои особенно настойчивые расспросы он жестами дал понять, что глухонемой.

Как-то раз мне показалось, что я пришла в себя, когда старичок сидел на краешке кровати и какой-то палочкой водил у меня перед носом, при этом от палочки ко мне тянулись длинные разноцветные светящиеся нити. Я была удивлена не столько этой его палочкой – тоже мне, волшебник выискался, сколько многоцветием этих нитей. Расширив в восхищении глаза, я рукой потянула за одну из них, дед Герасим при этом озадаченно охнул, а в голове у меня расцвел огненный цветок, и я провалилась в забытье. Конечно, проснувшись, рассудила, что мне все привиделось; правда, дедок стал на меня странно поглядывать украдкой, думая, что я не вижу.