– Заманчивое предложение, – произнесла она и ещё раз взмахнула рукой. Немое «счастливое» кино пропало, а кандалы с металлическим лязгом открылись. – Что ж, она может идти.

Стены комнаты сотряслись от хохота госпожи Осакабэ, оглушив Томаса. Он понял, что это его шанс, и стремглав рванулся к Эмме, быстро взял её на руки и бросился прочь из этого проклятого места. Он уже пересёк порог дома и, думая, что опасность миновала, мысленно поздравил себя с победой.

– Томас! – окрикнула его госпожа Осакабэ, и он, не задумываясь о том, что делает, обернулся.

Вместо прекрасной женщины он увидел жуткое змееподобное чудовище. Оно скалило хищную пасть с огромными острыми клыками. От этого зрелища Томас рванул было вперёд, в панике пытаясь убежать подальше, но чуть было не рухнул, запутавшись в собственных ногах. В этот момент его взгляд упал на Эмму, которую он держал на руках. Её тело в мгновение ока превратилось в зловонный полуразложившийся труп, пожираемый опарышами. За долю секунды это был уже скелет девушки, который, в свою очередь, рассыпался в прах. Томас только и мог, что, оцепенев от шока, смотреть расширившимися от ужаса глазами на свои дрожащие, облепленные человеческими останками руки.

За его спиной раздался раскатистый злорадный смех. Он осмелился медленно повернуться, но больше не увидел ни чудовища, ни самого дома, из которого вылетел пулей всего несколько минут назад. На его месте стояли лишь руины, обожжённые пожаром.

Теперь он понял, почему полицейские так уклончиво ответили ему про опрос хозяйки дома и почему, когда он приходил сюда и бродил, прохожие смотрели на него как на сумасшедшего. Госпожа Осакабэ ловко повелевала человеческим сознанием и позволяла видеть лишь то, что она сама хотела показать. До него наконец дошло, как ловко она обвела его вокруг пальца. Парень чувствовал, как угасает его разум, а в его ушах по-прежнему стоял раскатистый смех Госпожи Осакабэ.

Горло сжалось так, что разжать не получается. А я уже успела понадеяться, что все обойдется.

Я уже давно знаю: взрослые – это угроза. Взрослые – это плохо. Если появился взрослый, быть очередной беде.

И вот она, беда.

– Знаете, вы уж простите, но ваша девочка какая-то бледненькая. Моя так выглядела, когда перестала гулять из-за болезни. И гимнастику мы тогда с ней забросили. Послушайте: а вы не думали отдать ее обратно в школу?

Я уже знаю, что сейчас будет сказано. Что я уже прохожу программу старших классов среднего звена, а кое-что берем и у совсем старших. Что временем веселиться и гулять я вполне располагаю и ничем не обделена.

Она отходит от словоохотливой женщины. Идет по направлению ко мне и бормочет что-то про то, что Словоохотливая Женщина плохая мать, раз у нее ребенок болеет. И что она больше близко к Женщине не подойдет, в приличных семьях потому что никто не болеет: ни взрослые, ни дети. Именно это она всегда говорит, если слышит, что кто-то болен.

А вот как пройдет мой сегодняшний вечер – я еще толком не знаю. Возможно, меня просто побьют за то, что я для кого-то выгляжу как больная и слабая. Возможно, будут подзатыльники и ругань. Жуткая боль в голове до утра обеспечена. Возможно, будут тяжелые и унизительные удары по тем местам, о которых не говорят, – именно для того, чтобы я уж точно никому не сказала. Она боится, что я скажу. «Она у меня истеричка, иногда опасаюсь, что она может наврать, будто ее дома ругают и бьют», – как-то сказала она в телефонном разговоре. «Будто»? Но как тогда называется то, что со мной делают? Иногда я считаю удары, чтоб не плакать, за слезы достанется дополнительно. Один. Два. Три. Если все-таки прорываются слезы, то потом она отпаивает меня какими-то таблетками и нежно говорит: «Дурочка, опять чем-то себя довела, ну такая впечатлительная, опять плачет». Может даже разулыбаться и поцеловать. Я держусь, чтоб не отшатнуться, за это – одним ударом отправляешься головой в стену. Лучше перетерпеть.