– Мужик едет к себе домой ночью и заслужил, чтобы свет разгонял ему тьму, – сказал я.

– Если у мужика совесть нечиста, ему ни к чему фонарь на крыльце, – ответила она.

Тогда я с ней не согласился, но сейчас отлично понял, о чем она. Отцу ни к чему было лишний раз напоминать, что у него на шее иждивенцы.

Как только я хлопнул дверцей грузовика, из кустов выскочил Элвис. Подбежал ко мне, уперся лапами в грудь и всего обнюхал. Иногда я привозил ему обрезки из мясного отдела. Не унюхав ничего съестного, Элвис отпрыгнул в сторону и потрусил за мной к дому, у двери немного помялся, будто опасаясь, что папашин ботинок сейчас заедет ему в грудь, и прошмыгнул в дом. Мамины тюлевые занавески на окнах все порваны, потому что пес на них прыгает.

Мисти спала на диване, по лицу скакали отблески от работающего телевизора. На полу валялась пустая банка из-под «Маунтин Дью» и пакет, из которого высыпались чипсы. Я достал из холодильника пиво и плюхнулся на диван у нее в ногах.

Попробовал посмотреть телевизор. Не пошло, слишком устал.

Вынул из кармана папиной куртки письмо Скипа и нашел, где он пишет, что после школы уже трахался с двумя разными девчонками. Я ему верю. Получается, по девчонке в год, а уж по части охмурежа он был спец. Он и уехал из наших мест не девственником. В последний школьный год у него была подружка, приятельница Бренди Кроуи, с которой у меня чуть было не вышло все, что надо.

Бренди уже выскочила замуж. Месяц тому назад я видел ее свадебную фотографию в «Газетт» Лорел-Фоллз. Свадьба в День святого Валентина. Наверное, они с мужем, лежа в постели после удачного траха, потешались надо мной: как же, единственный парень в Штатах, который не умеет пользоваться резинкой. Мне плевать. Муженек ее из Пеннс-Ридж, они там все жлобы неотесанные.

В ту ночь, когда я спутался с Бренди, я спал в старой конторе шахты. Мне невыносима была сама мысль, что я вернусь в свой подвал таким же, как раньше. Я-то всерьез полагал, что во мне произойдут большие перемены, как физические, так и духовные. Даже не почувствовал, что улегся прямо на битое стекло и железяки, – таким сильным оказалось унижение.

Проснулся я среди ночи, в ноздри бил запах гниющего дерева и почему-то колбасы с горчицей. Сэндвич, что ли, мне приснился? Огромная белая луна светила сквозь дыры в крыше, все вокруг окуталось серебряной дымкой, и мне вспомнилось, как на Рождество мама читала Библию, то место, где Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизошел Святой Дух и во чреве у нее будет ребенок – Христос.

Всякий раз, когда мама читала этот отрывок, я представлял себе безмятежную обнаженную красавицу, купающуюся в лунном сиянии, глаза у нее большие, испуганные, но губы улыбаются, она ведь и не знает, что это не лунный свет ласкает ее, а сам Бог.

Луна-то и прогнала меня домой. Не хотелось мне в объятия Бога. Даже по случайности.

Я сложил письмо Скипа, спрятал в карман, закрыл глаза и быстренько вообразил себе страстных цыпочек из колледжа. Потом допил пиво и вышел во двор убедиться, что крышка мусорного бака плотно закрыта. Еноты, чтоб их.

Разбудить медведя, впавшего в зимнюю спячку, было проще, чем Мисти. Я уж не стал ее особо расталкивать и на руках отнес в постель, будто невесту.

Рука с кошачьим ошейником свесилась с кровати. Я уложил руку ей на грудь. Под ногтями был хлебный мякиш и горчица.

Ее часть комнаты за прошлый год очень изменилась. Она убрала большую часть плюшевых зверюшек и всех кукол Барби. Плакат со «Спайс Герлз» сменил скачущих лошадей, а на комоде вместо пони с розовыми и лиловыми гривами появились лак для ногтей и губная помада.