Похоже, д’Альбрэ в очередной раз наложил лапу на что-то чистое и благородное… и сломал, погубил.

– Кто это? – шепотом спрашиваю я.

Мне даже не приходится притворяться, мой голос и так дрожит от омерзения. Правда, не к самому узнику, а к тому, что с ним обращаются точно с самым подлым злодеем. Знатного пленника, за которого рассчитывают получить выкуп, обычно содержат не так. То, что здесь творится, есть попрание всех рыцарских правил! Подобным образом не поступают даже с самой старой и никчемной собакой!

– Это пленник, взятый в бою, – говорит Юлиан. – А теперь идем. Если кто-нибудь прознает, что ты сюда приходила, даже я не смогу оградить тебя от гнева отца!

С этими словами он возвращает факел в скобу на стене и выводит меня из подземелья.

Выбравшись наружу, я жадно глотаю чистый холодный воздух. Потом спрашиваю:

– Наш государь-отец хочет взять за него выкуп?

– Нет.

– Тогда почему бы просто не убить его, и дело с концом?

– Подозреваю, – говорит Юлиан, – этих двоих связывает что-то из прошлого, и наш отец уготовил для него особую месть. Не удивлюсь, если он использует этого человека, чтобы отправить послание герцогине.

Я сохраняю легкомысленный тон, больше подходящий недалекой девице:

– По-моему, он никакое послание даже до двери не донесет, куда там до Ренна!

– Ты все неправильно поняла, – говорит Юлиан. – Посланием должен стать сам рыцарь. Когда герцогине отправят его тело после виселицы, потрошения и четвертования, это послужит предупреждением: против д’Альбрэ не выстоять даже ее самым верным и могучим сторонникам!

От бесчеловечности этого подлого плана у меня переворачивается желудок. Я улыбаюсь и игриво толкаю Юлиана под ребра:

– Подумать только, отец посвящает тебя во все свои замыслы! Значит, ты у него теперь в любимчиках?

Мы стоим уже на самом верху лестницы. Юлиан пропускает мой вопрос мимо ушей и поворачивается ко мне:

– Как все-таки ты проникла туда, Сибелла?

Голос у него более чем серьезный. Так он разговаривает, если думает, что нам с ним угрожает опасность.

Я стою на своем:

– Говорю же, дверь не была заперта. А что, должна быть на замке? Тогда ты лучше проверь стражу и выясни, кто закрывал последним.

Кажется, я не вполне убедила его. Я придвигаюсь ближе, гася волну отвращения, вздымающуюся из глубины моего существа. Обвиваю руками его шею и тянусь губами к уху, касаясь и щекоча его:

– Я чистую правду тебе говорю, но, если хочешь, ты можешь меня обыскать. Занятная получится игра…

Сердце так грохочет у меня в груди, что я даже удивляюсь, как это он не слышит биения. Боясь, что Юлиан все-таки распознает мой страх, я делаю, кажется, единственное, что может его отвлечь, – накрываю его губы своими.

Его глаза удивленно распахиваются. Он обнимает меня и притягивает к себе так, что я ощущаю все его тело, от ног до плеч, а наши сердца чуть не стукаются друг о друга. Он прерывает поцелуй лишь затем, чтобы выдохнуть мое имя.

«Он мне не брат. Он мне не брат…»

Когда он вновь тянется к моим губам, я быстро отстраняюсь и упираюсь кулаком ему в грудь.

– В другой раз не оставляй меня так надолго одну, – говорю я, надув губки.

Если он думает, что я с ним играю, то наверняка поддержит игру. Если решит, что отвергаю, – рассердится. Я жду, затаив дыхание.

Он моргает с видом снисходительного удивления, и я понимаю: опасность миновала.

– А как все прошло с Матюреном? – спрашиваю я, чтобы отвлечь его еще больше. – Отец удовлетворился твоим объяснением?

– Еще как! Даже доволен был, что ты столь рьяно защищала его интересы.

Юлиан почти улыбается. Он хорошо знает, насколько я привержена этим самым интересам.