– Вы… могли бы сказать, что не одни, – пробормотала Анисия, стараясь не смотреть на чужеродное существо.

– Ты мне даже вздохнуть не дала, – усмехнулась Верхова. – Знакомьтесь, Алексей Соболев, ученик нашей семинарии… Моя племянница, Анисия Всемиловна.

Анисия едва кивнула в ответ, не глядя на этого нежданного посланца из несмежного мира.

– При помощи Алексея Владимировича я надеюсь получить разрешение от твоего отца. Будь он неладен…

– Каким… образом? – пропищала Анисия.

– Алексей Владимирович… сын новой жены моего братца. Быть может… Хоть мне, право, и не доставляет удовольствия заискивать перед этим мерзавцем! Но ради тебя… Вот как ты дорога мне! Цени это, девочка!

Невзирая на щекотливость ситуации, Анисия едва не улыбнулась, слушая изобличения Верховой в сторону Всемила. Еще на заре своей блистательной карьеры Всемил крепко досадил сестре тем, что в своем первом романе описал ее мужа как подленького скрягу (не чету герою, в благородных чертах которого угадывался сам автор). Верхова, крепко любившая супруга и безутешная, когда его не стало, брату это вероломство не простила и с завидной решительностью порвала с ним отношения. После этого она продолжала не прощать Всемилу вообще все, что он делал и не делал. Не простила ему и ухода от матери Анисии, которую превозносила.

– Почему вы не можете сами… ведь живу я у вас.

– Подлец этот жив, а я не твоя опекунша.

Алексей при этих словах побледнел еще сильнее. Анисия с нежданно разморенным удовольствием Марии-Антуанетты, пирующей под салютом, отметила его замешательство.

– Алексей Владимирович… подготовит этого пакостника. Ведь папаша твой, заяви ему это напролом, из гнусности откажет. Подобьет под это очередную свою паршивую теорийку.

Анисия молчала, пытаясь понять, что все это значит. Верхова солидно свела руки впереди живота.

– И что же? – непреднамеренно вскричала она. – Вы даже самовар себе поставить не сможете! Как же я… Я! Могу тебя отпустить! А как же светлая память Лилии, многострадалицы, мученицы?! Я обязана ее дочь оберегать! Ну уж нет, не бывать этому! И ты… Ты! С твоими способностями, с твоим кругом… станешь… приживалкой… В богом забытых квартирах…

Привыкшая к этим взрывам неопасного негодования, Анисия смирно выжидала.

– Над вами всеми станут смеяться шведы, – закончила, наконец, Верхова, успокаиваясь от брони Анисии.

– Швейцарцы.

Анисия чувствовала, что Верхова, обычно более бурно выражающая свое неудовольствие, не распаляется в полной мере из-за присутствия постороннего. И это странным образом сковывало и Анисию, настроенную на поединок с благодетельницей.

– Все одно – европейцы! Что они понимают в наших реалиях?

– А с чего вы вообще взяли, что ваши представления о русской душе распространяются на всех? Что за границей каждый будет страдать по березам и грязи на дорогах? Вы когда-нибудь думали, какого в вашей богом избранной стране женщине, которая не имеет права получить образование? Я, может, не только учительницей и акушеркой хочу работать. Пусть дальше разрешают нам профессии! Мы независимости хотим за честный труд! Вы закрылись в своих старинных стенах и при любом удобном случае переняли привычку поучать население! Но у вас нет на то исключительного права!

– Есть! Есть закон, который вы должны чтить! Без воли отца, а потом мужа вы пальцем пошевелить не можете. И все ваши разговоры превращаются в пшик.

– Против этого мы и нацелены.

Верхова грозно выдохнула, подтверждая произнесенное. Она хотела было ввернуть что-нибудь о капризах, но со вздохом поняла, что на этом этапе потерпела поражение. Не высказывая этого вслух, она болела за воспитанницу, ликуя, что трагедия в семье не сломила ей волю. Взволнованный вид Анисии бередил ей душу. Она не могла взять в толк, почему эта упрямица так зациклилась именно на этом злосчастном Цюрихе и не жаждет ни ее состояния (которое она готова была разделить между всеми своими наследниками), ни балов, ни повес, ни благодетельных мальчиков из лучших семей, ни Крыма, ни Италии.