Выглянув за край чердака, она увидела, что взрослые не спешат к еде.

– Идем, Кублин. Может, окажемся первыми в очереди.

Скатившись вниз, они быстро схватили посуду. Следом сбежали еще два десятка малышей, сообразив то же самое. Щенки редко успевали первыми добраться до котлов, и зачастую им приходилось довольствоваться объедками, ссорясь между собой, а самым слабым вообще ничего не доставалось.

Марика наполнила чашку и миску, не обращая внимания на неодобрительные взгляды раздававших еду самцов. У них имелась власть над щенками, и они пользовались ею в полной мере. Поспешив в тень, она жадно набросилась на еду. Метам не были свойственны застольные манеры. Меты быстро набивали животы, стараясь съесть как можно больше, – не было никакой гарантии, что в следующий раз удастся поесть достаточно скоро, даже в стойбищах, где изменчивую судьбу удавалось хоть как-то обуздать.

К Марике присоединился Кублин, гордый собой. Держась в ее тени, он сумел опередить щенков, которые обычно отпихивали его прочь, и наполнил чашку и миску до краев. Он накинулся на еду, словно изголодавшийся зверь – что с ним бывало часто, поскольку он был слишком слаб, чтобы урвать лучшие куски.

– Они страшно беспокоятся, – прошептала Марика, по сути не сообщив ничего нового.

Мысли любого мета, который не бросился за едой, витали сейчас в тысяче миль отсюда.

– Давай возьмем еще, пока они не очухались.

– Ладно.

Марика взяла вторую, достаточно скромную порцию. Кублин снова наложил себе до краев. Сам Хорват попытался, рыча, преградить ему дорогу, но Кублин лишь упрямо пригнул голову, давая понять, что от добычи не откажется. Они вернулись в тень. Марика ела не спеша, но Кублин снова давился едой, возможно боясь, что ее отберет Хорват или кто-нибудь из щенков.

Закончив, Кублин с удовлетворенным ворчанием погладил заметно выпирающий живот:

– Вот так-то лучше. Уф, даже пошевелиться не могу. Чуешь что-нибудь?

– Пока нет, – покачала головой Марика.

Она встала, чтобы отнести посуду к корыту с растопленным снегом. Щенки сами занимались своими мисками и чашками, как самки, так и самцы. Не успев сделать и двух шагов, она поняла, что у нее вновь пробудилось чутье, – возможно, потому, что о нем упомянул Кублин. На ее разум словно обрушился удар. Ничего столь ужасного она не ощущала с того дня, когда почуяла Похсит. Она заскрежетала зубами, сдерживая крик, который привлек бы чье-то внимание, и упала на колени.

– Что с тобой, Марика?

– Тихо! – Если взрослые заметят… если Похсит… – Я… я почувствовала что-то дурное. Будто меня что-то коснулось. Одна из них… одна наша охотница ранена. Сильно ранена.

От боли перед глазами повисла красная пелена, но Марика ничего не могла поделать. Логово будто исказилось, поплыло, превращаясь в нечто нереальное. Столь знакомые очертания теряли резкость. На мгновение она увидела двоих призраков, ярких, но лишенных формы, которые проплыли сквозь западную стену, будто той вообще не существовало. Они кружились, напомнив Марике любопытных щенков. Один поплыл к ней, будто ощутив ее присутствие. А затем жуткое ощущение исчезло столь же внезапно, как ломается сухая ветка. Вместе с ним исчезла и искаженная картина перед глазами. Призраки пропали, хотя ей на миг почудилось легкое как перышко касание – то ли к шерсти, то ли к разуму.

– Они в беде, Кублин. В серьезной беде.

– Надо сказать Побуде.

– Нет, нельзя. Она мне не поверит. Или захочет выяснить, откуда я знаю. И тогда Похсит…

Марика не могла объяснить истинную природу своего страха, но не сомневалась, что он вполне обоснован и тайные способности могут доставить ей немало горя.