Гур опустил взгляд на разлетевшиеся по полу осколки капсулы. Потом посмотрел на дверь. Он действительно слышал щелчок?

Он сглотнул и медленно поднялся с койки. В ногах и руках ощущалось покалывающее онемение, сознание путалось.

Одноместная палата-камера вмещала лишь койку с привинченной к полу тумбочкой, до двери – каких-то два метра… которые показались Гуру ужасно длинными. Он положил вспотевшую ладонь на ручку и замер.

Заперто, мысленно предупредил себя доктор и повернул ручку.

Дверь открылась в широкий больничный коридор.

Сердце безмолвно надсаживалось в груди. Гур вышел из палаты.

В конце коридора, слева от двустворчатых дверей в операционную, курили две медсестры. Белые, заляпанные красным халаты, повязки и шапочки. Разве что перчатки сняли.

Гур сделал несколько ватных шажков и опустился на лавку. От белизны стен рябило в глазах. Сизые, почти невидимые клочки сигаретного дыма щекотали горло.

– Он улыбнулся, ты видела, он мне улыбнулся… – говорила крупная медсестра с выбившейся из-под шапочки русой прядью. – Вот прямо в глаза посмотрел и улыбнулся.

– Жутко, – отвечала вторая, статная, бледная. – Да как он вообще жив-то остался?

– И не говори. Ведь по живому резали…

– Пять часов без анестезии, пока назад всё запихали… а ещё улыбается…

– А что тот немой написал, видела? Когда бумажку с ручкой попросил?

Немой, подумал Гур. Значит, объект № 2.

– Не видела, но Басов шепнул…

– И?

Гур напряг слух. Медсёстры ни разу не взглянули на него, словно из палаты выбрался не человек, а призрак.

– Немой написал… – Статная да бледная глубоко затянулась, пустила дым в потолок. – «Продолжайте резать».

Потолочные лампы погасли.

Свет падал лишь через косые прутья, перекрещенные на окне коридорной стороны вагона. Полусидя на багажной полке арестантского купе, Гур пялился в слепое обрешёченное оконце. Со скрежетом скользнула по направляющим железная рама – закрыли дверь. Слева стонала старуха. Купе шевелилось, тяжело дышало, кашляло. Зечки (в основном старухи) перемешались с вещами. Каждый кубический дециметр воздуха между головами, плечами и ногами заполнен, использован. Не люди, а уложенные трупы.

– Как вам не стыдно! – раздалось со средней полки. – Нельзя так людей везти! Это же матери ваши!

Конвоир подошёл к решётке. Гур смотрел на него сверху вниз.

– В карцер троих могу, – сказал конвоир.

– Так сажай! Поспят хоть!

Конвоир нащупал на поясе связку ключей и…

…закрыл дверь центральной камеры.

Командир поднял руку. От «приёмного покоя» его отделяло десятисантиметровое стекло.

– Пустить газ, – сказал профессор Хасанов.

Гур протёр глаза. Он не спал больше суток – реальность играла с ним в дурную игру: путала, затемняла, ускользала.

Объекты № 2 и № 5 вернули в Храм Бессонницы. Операции прошли тяжело. Испытуемые бились в ремнях, почти не реагировали на анестетик, просили включить стимулирующий газ. Сломанные в борьбе или усилием мышц кости, разорванные сухожилия, увеличенный (в три раза от нормы) уровень кислорода в крови. Внутренние органы вправляли в брюшную полость без анестезии. Успокоить безумцев смогли лишь заверения о скорой подаче газа. Пока снимали электроэнцефалограмму, объекты лежали с приподнятыми над подушкой головами и часто моргали. ЭЭГ показала промежутки пустоты, словно мозг испытуемых на какое-то время умирал, снова и снова.

При каждом заключённом в камере осталось по доктору. Басов и Мгеладзе – из второй смены. Командир загнал их туда под дулом револьвера. Остался внутри и сам. Электроэнцефалографы установили возле кроватей.