– Санжар, а если она мертва, то кто рассказал Адаму, что я был за рулем?

Он уже взял в руки олимпийку, но откладывает ее и разворачивается ко мне, пистолета в руках нет. Мой ствол он не видит.

– Я рассказал. Надо было тебя в лесу еще завалить, не рассусоливать. Вы с ним оба у меня в печенках уже. Один головорез поехавший, другой наркоман безнадежный, – не дождавшись ответа, отворачивается, упирается руками в сушилку.

– Слышал, о чем эти двое говорили? – Спрашивает после недолгой паузы.

– Слышал.

– Понял, о чем?

– Предположим, понял. Дальше что?

Не отвечает, накидывает олимпийку:

– Ты тоже это видел? – спрашивает Санжар.

– Видел. Что дальше-то, я тебя спрашиваю?

Саня, не надо. Не вынуждай.

– Сам знаешь, что дальше, – щелчок предохранителя.

Он не успевает развернуться. Никак не успеть, когда ты уже под прицелом. Я стреляю ему в спину, и он валится на сушилку, падает вместе с ней на пол. Силится подняться, руки разъезжаются на разбросанных вещах. Что-то шипит сквозь зубы, тянется к пистолету, но я подхожу и стреляю еще раз – в голову. Под Санжаром расплывается бордовое пятно. Шелестит тополь за окном. Шуршат шторы. Скребут ногти, грязные, обломанные. За спиной шорох одеяла. Разворачиваюсь и направляю ствол на рыжую:

– Руки! Руки покажи быстро!

Медленно поднимает руки над головой. В правой стянутый со стола кухонный нож.

– Брось!

Звон металла.

– А ты? Ты видела? – Алина дрожит, боится. Я тоже боюсь. – Сон видела, говорю? Отвечай быстро!

– Видела, – по ее щекам бегут слезы.

– В живых оставалась хоть раз?

– Нет… Ни разу… – сотрясается в рыданиях.

– Сразу дохла?

Отчаянно мотает головой, прячет лицо в складках одеяла.

– Видела, что за шторами? Что потом?

Она поднимает испуганный взгляд:

– Нет, не видела, – дрожит. Взгляд жалобный, будто у побитой собаки.

Перестук костей. Жадные ногти царапают пол. Гнилостное дыхание.

– Ладно, сейчас узнаем.

Беру подушку, прикладываю к ее голове и спускаю курок. Глухой хлопок, окропленные красным перья разлетаются в разные стороны.

И тишина. Нет стука. Нет скрежета по полу. Лишь тонкий, тихий шепоток на грани сознания. Словно меня рывком выдернули из омута кошмара в привычный мир. Я даже не чувствую ставшего уже привычным взгляда из темноты.

Нет времени думать – вдалеке уже заливаются сирены. Достаю сумку из-под кровати, цепляю на шею связку амулетов, подбираю пистолет Санжара и выхожу из квартиры.

Машина заводится сразу и, сворачивая со двора в темный проулок, успеваю заметить приближающиеся блики полицейских мигалок. Пустынные улицы, змеясь и перехлестываясь, выводят меня на мерцающую редкими огоньками трассу, и я еду на восток. Придется валить в Хабаровск, Белек не примет меня без Санжара. Просто тихо убьет и заберет товар с деньгами себе.

За спиной остается маленький спящий городок, а над ним бесконечной синевой разливается космос. Как там говорил Санжар? Мы всего лишь пылинки во вселенной? Вся наша планета мельче пылинки в таких масштабах. На секунду я чувствую холодную пульсацию безжизненных космических пространств. Гнет миллиардов прошедших и грядущих лет. Мое лицо словно омывает звездный ветер, лениво сочащийся из звезд. Между пальцами искрят потоки звездной пыли, укутывающей газовые гиганты. И среди всего этого безмолвного величия я с трудом различаю побитую порчей, бьющуюся в своих последних предсмертных судорогах соринку – нашу планету.

Под утро у меня не остается сил вести машину, и я сворачиваю в редкий перелесок. Впервые за две недели мне не снится кошмар. Вообще ничего не снится, кроме теплой убаюкивающей темноты. Но словно есть в этой темноте что-то скользкое и холодное, вьющееся вокруг меня, как подслеповатая мурена вокруг добычи на глубине. Что-то раз за разом пытающееся нащупать во мраке мое сознание. Сон начинает отступать, отваливаться рваными лоскутами, и, когда я уже почти проснулся, ледяные руки смыкаются на моем лице.